— Ишь, вырядилась!

— По последней, между прочим, моде, — сказал Мишанька исключительно из вредности. Конечно, мода эта где-то давила, где-то натирала, а плетеная корзина, прицепленная к заднице, и вовсе заставляла чувствовать себя полным идиётом, но не признаваться же этой вот… ей волю дай, то мигом всех под единый канон впишет, чтоб морда белая, щеки красные.

И брови всенепременно дужкой.

— Знаем мы эту моду… развратница!

— Сама такая! — возмутился Мишанька. Нет, в той жизни он бы, может, и не обиделся. А в этой сам божественный камень засвидетельствовал его полную невинность.

А тут обзываются.

Боярыня покраснела и так, что краснота эта пробилась сквозь толстый слой пудры. Она раскрыла рот и издала тонкий протяжный звук, то ли стон, то ли крик.

— Что здесь происходит? — раздался тихий властный голос, и Мишанька понял, что знакомство с государыней состоялось несколько раньше, нежели было запланировано.

— Она…

Девки присели, а то и сгорбились, поклон изображая, а одна и вовсе в поясе переломилась, ладонью по полу мазнув. Боярыня же вытянула руку и ткнула в Мишаньку пальчиком.

— Она… она! Всякий срам потеряла!

— А она обзывается, — Мишанька решил, что терять-то ему всяко нечего.

Выгонят? Так он со всей возможною радостью выгонится, пока… не вылезло, что он, конечно, может, и девица ныне, но не так, чтобы с большим девичества опытом.

Куда ему на смотрины?

И вообще…

— Зимолюба?

Царица выгонять не спешила. Она прошлась вдоль строя, аккурат, как прежде прохаживалась боярыня, и девки, без того растерянные от высокое этое чести, вовсе застыли неподвижно. И дышать-то, верно, боялись.

— В-вырядилась! Ни стыда, ни сраму… — проворчала боярыня в стороночку, но как-то… неуверенно, что ли.

— Ведьма?

— Ведьма, — со вздохом согласился Мишанька.

— Любопытно… прежде ведьмы благословения не удостаивались, — сказала царица, Мишаньку разглядывая.

— Развратницы потому как… — вновь подала голос боярыня.

В стороночку.

— Сколько тебе лет, дитя.

Дитятей себя Мишанька никак не ощущал. Но не спорить же с царицей.

— Двадцать пять, — потупившись, признался он.

— И не замужем?

Тут Мишанька счел нужным промолчать. Он-то был женатым, но то раньше, а теперь, когда государь бумаги-то подписал, оно и вышло, что он и не замужем, и не женатый.

— Перестарок еще…

— Богам виднее, — произнесла царица миролюбиво. — Наш долг сделать так, чтобы смотрины прошли… без происшествий. Что ж… с тем представляю вам достопочтенную Зимолюбу Никодимовну Мещерскую, которая и будет следить, что за порядком, что за… всем прочим. С просьбами ли, с пожеланиями ли, с жалобами, коли такие приключаться, обращаться к ней. Она же ведает и холопками, приставленными вам в услужение. И нет, некоторое время вам придется довольствоваться ими, ибо дворец пусть и велик, но не безразмерен, еще и слуг мы точно не вместим. Полагаю, по одной девице на двоих будет довольно…

Стоявшая подле Мишаньки девица губы поджала, но все же, если и была недовольна, то сумела это недовольство скрыть. А вот та, другая, в роскошном летнике, расшитом золотом так, что сделался он тяжел, словно доспех, не удержалась:

— У папеньки мне дюжина служила!

Царица опалила её взглядом, но все ж улыбнулась:

— Если сие неудобство для вас невыносимо, то, пожалуй, я могу вернуть вас к папеньке, коль уж у него вам привычней.