— И отказ от старинных вольностей?

— Да кому они вовсе нужны! — ответил Анисей Боянович с некоторой поспешностью. — Мы верой служим и правдой! Сколько лет радели… радели и вот…

— Вырадели? — подсказала Стася нужное слово.

В колено ткнулся Бес, заурчал громко, то ли ласку выпрашивая, то ли просто обозначая свое присутствие. Гость вот на Беса глянул с опаскою.

И то верно. За прошедшую неделю вырос он едва ли не вдвое против прежнего, хотя и прежде-то отличался изрядным даже для мейн-куна размером.

— Шел бы ты, мил человек, — сказал Евдоким Афанасьевич. — К царю-батюшке… или кто там тебя отправил.

— Никто! — бодро соврал Анисей Боянович. — Я сам!

— Иди и забудь… земли, так и быть, себе оставь, мы судиться не станем…

Анисей Боянович запыхтел, засопел и шубенку подтянул, правда, живот его вновь вырвался на свободу, распирая разукрашенный кафтан. А пояс вовсе повис на бедрах.

— Но вот о прочем пускай забудут.

— Кто?

— Все.

И сказано это было так, что у Стаси мороз по коже пошел. Анисей же Боянович попятился, одной рукой ухватившись за саблю, а второй — за пояс.

— Не забудут? — тихо поинтересовалась Стася с необычайным наслаждением избавляясь от роскошного венца. И затылок поскребла под укоризненным взглядом Беса. — Что? Просто тяжелый…

— Золотой, — позволил себе заметить Евдоким Афанасьевич. — Его мой отец матушке преподнес. Лалы в Огненной земле добывали… она из огнем одаренного рода была.

— Красивый, — Стася коснулась особенно крупного камня.

Неграненный, скорее уж выглаженный, он казался темным до черноты, но откликом на прикосновенье в глубине его родились искры.

— Не только он… Волковы — богатый род. И что хуже всего, о богатствах наших знали многие.

Темно-красный камень был размером с перепелиное яйцо, а его окружала дюжина камней поменьше, но куда более ярких.

Рубины?

Или гранаты? Стася ничего в каменьях не понимала, но похоже, что стоимость их оценили. Вот и думай, может, стоило бы поскромнее быть? А то ведь вернется… что бы там ни говорил Евдоким Афанасьевич, но этот в шубе точно вернется.

За венцом.

И браслетами. За тем, что, как он подозревал, скрывалось в подвалах дома. За всеми сокровищами реальными ли, вымышленными.

— Моя супруга любила… показать себя. Уже потом, после, я потребовал её передать драгоценности Ладочке. Кроме тех, само собою, что были ей самой дарены. Она обиделась, но… тогда уже меня мало трогала её обида. Ладочка же… она не думала о драгоценностях, но после того, как она ушла, супруг её прислал их.

— А вы сохранили.

— Сохранил, — повинился Евдоким Афанасьевич. — Говоря по правде, и я о них не особо думал, но… да, что принадлежит Волковым, то у них и останется.

Стася поверила.

Честное слово. Вот только…

— А с ним что делать? — она махнула на дверь.

— Узнать, под кем он ныне ходит, и там…

— Тамановы, — раздался голос Радожского, которого Стася только теперь и заметила, хотя вот, кажется, у стены стоит и никуда не прячется. — Прошу прощения, но мне показалось не совсем правильным оставлять вас наедине с этим человеком. Вместе с тем не хотелось обозначать свое присутствие. Ситуация… интересная. Тамановы род не сказать, чтоб совсем молодой, но в силу вошли недавно, лет двести как.

— То-то я о них ничего не слышал, — проворчал Евдоким Афанасьевич.