— Но кто…

— Соседи не помнят. Ни экипажей, ничего-то… а ведь должен был бы быть экипаж. Ладно, к самой вдове можно и своими ногами прийти, но ведь девиц-то надо как-то… — Радожский нарисовал в воздухе непонятную фигуру. — Даже, если они замороченные, то… их просто не выведешь. Ночью. Кто-то да обратит внимание на этакое диво. Нет, экипаж был, но… чей и как?

Он задумался.

А теперь Стася видела не только стены дворца, но и чуяла запах его, тяжелый, каменный, застоявшийся. И этот запах пугал, будто… будто был дворец болен.

— Мне все это не нравится, — признался Радожский. — До крайности… я чувствую, что тут больше, чем выгода… игруши эти… кому понадобилось их растить? Для чего? Не для того ведь, чтоб вдову богаче сделать? И людоловы… мне мнится, им позволили работать лишь, чтобы среди прочих девиц, тех, что на невольничьи рынки ушли, иных спрятать… и как-то оно связано с тем, что происходит там.

Радожский кивнул на узорчатую дверь, с которой на Стасю уставились круглоглазые золоченые совы.

— А понять, как, не могу… и государю-то сказать нечего. И что делать…?

— Что ж… может… — мысль показалась вдруг донельзя разумной. — Вы… ты… пригласишь Ежи во дворец?

— Во дворец?

— Сам говорил, что смотрины невест — мероприятие важное. Государственное, — Стася уцепилась за эту мысль. — Следовательно, съедутся все… вот пусть и посмотрит. На всех. Если и вправду кто-то с темной силой балуется, Ежи увидит. А там… там по обстоятельствам.

— Мряу, — согласился Бес, тоже сов разглядывая. И когти выпустил, то ли для устрашения, то ли просто из желания попробовать красоту этакую на прочность.

Глава 41. В которой повествуется о сути проклятий

…у меня такая репутация, что лучше бы мне её вовсе потерять.

Норвуд, сын Асвуда, чувствовал себя… уязвимым.

Пожалуй.

И чувство это, изрядно позабытое за годы скитаний, теперь не отпускало. Оно возникло в тот момент, когда до него донесся растерянный зов младшего, окрепло на туманных тропах и окончательно обжилось уже после, на ладье. И теперь вот мешало.

Норвуд ходил кругами.

Он пытался стряхнуть с себя тонкие нити этой вот… уязвимости, твердя раз за разом, что ничего-то не случилось.

Не случится.

Не…

— Маешься? — поинтересовалась женщина с рыбьим хвостом в руке. Рыба была вяленою, хвост — изрядно обмусоленным, а женщина доводилась хозяину тещей.

И глядела этак, снисходительно.

Норвуд хотел было рыкнуть, что не её-то дело, но вдруг остановился.

— Маюсь, — признался он. — Неспокойно.

— Из-за внучки моей переживаешь?

Она склонила голову на бок и поглядела так, что… стыдно стало и за свои метания, и за мысли недобрые.

— Дитя. Вернется. Но моя дочь рада не будет. Она уже перебирает женихов.

Губа сама собой задралась, а из глотки донеслось сдавленное рычание.

— Играется, — отмахнулась Аграфена Марьяновна, нисколько рычания не убоявшаяся. Немалый опыт её утверждал, что бояться надобно тихих.

А не этих вот… взъерошенных.

— Скоро у ней иных забот достанет. А зять мой, как погляжу, тебя принял… и хорошо… только он еще не знает, что оставаться тут ты не намерен.