Норвуд вот ничего-то не понимал, а потому, обойдя кругом людей, крепко задумался. Он мог бы их убить. Если не всех, то мага, который единственно представлял опасность. И жреца, уже почти завершившего ритуал. Оставалась малость, это Норвуд шкурой чуял. И шкура подсказывала, что малость эта переменит многое.

Он почти решился.

Он подобрался к тому, кто скрывал себя под темным одеянием, когда тот повернулся к Норвуду. И бледные губы его растянулись в усмешке.

А потом медленно, тяжко поднялась рука.

Норвуд видел её, худую до того, что кожа к костям прикипела, как видел бледные пальцы, сложившиеся древним знаком. Он прыгнул, силясь успеть первым. И уже в прыжке встретился с силой, которая опутала, окутала, спеленала и выдернула из тумана.

— Поглянь, княжич, какие гости у нас, — скрипуче ответил жрец. И по тому, как произносил слова он, стало ясно, что слова эти ему чужды, как и сам язык. — Но и к лучшему… у свеев кровь крепкая. Самое оно, чтобы печать скрепить.

Норвуд хотел было зарычать. Но тело, сделавшись непослушным, потянуло.

Скрутило.

И затрещало, само меняя обличье.

Вот ведь… не хватало ему на жизненном пути еще одного ведьмака.

Глава 44. В которой над теремом царским сгущаются тучи

Боги даровали людям энтузиазм, дабы возместить им недостаток разума.

Радожский открыл дверь, постучать не удосужившись.

— Спишь? — поинтересовался он, не скрывая раздражаения.

— Уже нет.

— Хорошо. Собирайся. Едем.

— Куда?

— К государю в гости. Он ныне всех на пир собирает.

Вот как-то… нет, раньше Ежи, конечно, постарался бы случаем воспользоваться, ибо пир государев — это не только пир, но и мероприятие важное, на котором можно обзавестись нужными знакомствами. А там, глядишь, и карьере поспособствовать.

Но какая у ведьмака карьера?

Книга прошелестела, кидая страницу за страницей, но те вновь белы были. А времени, чтобы с кровью возиться и силы терять, как Ежи подозревал, у них не было.

— Что случилось? — спросил он, поднимаясь. Как ни странно, чувствовал он себя вполне даже неплохо.

— Все случилось, — мрачно произнес Радожский. — А что именно, не пойму… шкурой чую, затевается.

Шкура княжеская была весомым аргументом.

Ежи кивнул.

И потянулся, чувствуя, как трещат кости.

— Извини, — сказал он, впрочем, без особого раскаяния.

— Извиню. Только одеть тебя надо, а то же ж страх смотреть… — Радожский задумался. — Будешь… а моим добрым другом будешь.

— Добрым?

— Можешь злым. Как больше нравится.

Никак не нравилось. Вот честно. Но кто его, Ежи, спрашивал.

— Погоди, — Евдоким Афанасьевич выступил из стены. — Книгу свою возьми. И… другое тоже.

— Другое? — князь нахмурился, а потом еще больше нахмурился, когда Ежи всучил ему шкатулку с камнями. Сила силой, а запас, чуялось, лишним не будет. Как-то вот… в последнее время жизнь Ежи сделалась на диво непредсказуемой и разнообразной.

— Знаешь, — князь крышку приоткрыл и закрыл. — Вот лучше и вправду мне не знать, что это такое…

На первую шкатулку встала вторая.

На всякий случай.

И третья. Совсем уж на всякий случай.

— Что? Нервничаю много, — Ежи пожал плечами, извиняясь за этакие запасы.

— У меня целитель есть знакомый.