— Приворотное?

— Приворотное же не самому пить надо, а жертве подливать.

Кто здесь потенциальная жертва, Аглая уточнять не стала. Но руку протянула. Осторожно. Не то, чтобы она боялась, что Мишанька ударит, нет. Он бы никогда-то… и наверное, он прав. Если подумать, что Мишанька сделал плохого?

Настолько плохого, чтобы вот так…

Он ведь и дом обставил, чтобы ей было приятно… не спросил, правда, надо ли то Аглае, но старался. И платьев купил. Драгоценности… дарил ведь.

Много.

А она…

…ей бы поговорить сперва. Нормально. И ему бы. А то и вправду получилось… глупо.

Камень был едва-едва теплым, словно солнцем нагретым. Или… нет, не солнце, другое что-то. Темное. И не от камня, а там, внутри сидит, будто гадюка на этом вот солнечном камне свернулась да греется. Сама-то по себе она не опасна, но тронь её…

— Дурное что-то, — сказала она, осторожно обводя флакон коконом своей силы. — Я… меня не учили… то есть, составлять простые зелья учили. И распознавать их тоже. От головной боли. От колик кишечных. Или почечных… от… мало от чего.

Сила тянулась тончайшей нитью, сама сплетаясь узором.

— А это… я открою?

— Погоди, — Мишанька руку протянул. — Что дурное, я и сам чувствую… слушай, а чему вообще тебя учили?

— Многому, только, кажется, не тому, что ведьме на самом деле надо.

— И с книгой ходить заставляли? На голове?

— И с книгой. И с яблоком, и со стаканом воды… а доску привязывали к спине?

— Чего? — у него брови сошли. Надо сказать, что эмоции следует контролировать. Или не надо?

— Для осанки. У меня долго спину держать не получалось, а корсет нельзя было по малости лет, вот доску и привязывали.

— Бред какой…

— Зато осанка выправилась.

— Печати не чувствую, — проворчал Мишанька, не спеша отдавать флакон. — Может… отец пусть разбирается? Вдруг оно опасно.

— Для того, кто выпить должен был, точно опасно, — Аглая требовательно протянула руку. — Я… мы только глянем, да?

— Да, — согласился Мишанька, а Фиалка, до того дремавшая на краешке лавки, приоткрыла глаз и издала тонкий протяжный звук.

— А что вы тут делаете? — Лилечка возникла в миг, то ли на крик отозвавшись, то ли сама по себе. — А это трогать нельзя!

— Почему? — осторожно спросила Аглая.

И трогать не стала.

А Мишаньке протянула платок, которым он флакон и обернул.

— Самому подумать стоило бы, — проворчал, правда не зло. — Спасибо.

— И… тебе.

— За что?

— За все, — разговор-то шел вовсе не о флаконе, и Аглая отвернулась, потому что смотреть в Мишанькины синие глаза, которые остались прежними, сил у неё не было. — И… извини! Прости, пожалуйста… я…

— Э, погоди! — Мишанька рукой махнул от избытка чувств, едва по носу не попавши. — Не надо меня расколдовывать сейчас!

— У меня и не получится.

— А вдруг получится? Потом попробуешь… а то ж… дело у меня тут. Отец дал… впервые, представляешь? Всегда-то все сам и сам… я по-молодости еще пытался, да ничего не получалось.