И лицо её бледное казалось вылепленным из тумана.

Губы оттопырены. Щеки обвислы.

Темные нити бровей едва касались друг друга, перечеркнув высокий лоб. Волосы женщина прятала под темным покрывалом, а уж поверх покрывала лежал венец.

Золотой.

Следом за нею ступала сгорбленная старуха, державшая в руках тонкую веревку. А уж за ней, к веревке этой привязанные, следовали девицы.

— Я пришла, — сказала женщина, и голос её заставил всколыхнуться зверя внутри. Волк осклабился. Зарычал. И… испугался?

Своего зверя Норвуд хорошо изучил.

— Да, госпожа… — жрец поклонился.

И второй тоже.

— Боги, боги милосердные… — залопотал боярин, старательно отводя взгляд. — На милость вашу уповаю…

— Заткнись, — произнесла женщина. Без злости и ярости, скорее уж так, как отмахиваются от докуки. — Иди вон, сядь…

И указала на край поляны.

А затем взгляд её остановился на Норвуде. И бледные губы растянулись в жалком подобии улыбки.

— Гость?

— Гость, госпожа, — согласился жрец, разгибаясь.

Старуха меж тем дернула за веревку, и девицы послушно, одна за другой, ступили на поляну. Она же, обойдя их, связанных, каждую тыкнула пальцем, заставив сесть. И подчинились.

Замороченные?

Похоже на то. Не плачут. Не стенают. Не пытаются вырваться. Сидят. Улыбаются чему-то. И жутко становится от этой улыбки.

— Незваный гость хуже татарина. Так, кажется, здесь говорят. А, Зимослав?

— Да, госпожа, — боярин втянул голову в плечи. И глаза прикрыл. И… его страх Норвуд тоже слышал, хотя и понять не мог, чем же вызван он.

Женщина была опасна. Это Норвуд чуял звериной частью своей натуры. Но… она не обладала силой. Тогда почему?

Она же, присев рядом, разглядывала Норвуда. А он заставил себя глядеть в темные её глаза, черные, что омуты.

— Гадаешь? — спросила она. И поднялась. — Гадай… вечер близится.

Она огляделась.

— К вечеру все должно быть готово.

— Да, госпожа, — хором ответили жрецы.

И Норвуд вместе с ними поглядел на солнце, которое, перевалив за полдень, как-то слишком уж стремительно неслось к пропасти.

— Мы и так слишком долго ждали… — это было сказано уже не Норвуду. Но услышал и не. И не только он. Мелко затрясся боярин, словно разом осознавши, что и его-то живым с поляны не выпустят. Сильнее прочего побелел Вышень, и пальцы его сроднились с рукоятью меча, который, как Норвуд понимал, был здесь бесполезен. И лишь девицы, чья кровь должна была скрепить заговор, сидели все также неподвижны.

Неживы.

Глава 51. Сказывающая о том, что государи — тоже люди

Правильно подобранные грибы способны изменить взгляд на мир.

Государь оказался человеком… обыкновенным.

Вот этого Ежи, пожалуй, менее всего ожидал. Ведь государь же. Батюшка. Солнце в очах подданных… солнце и вправду слепило, яркое ныне выдалось, пробивало лучами тонкие стеклышки, и государь кривился, морщился, заслонялся рукою.

На портрет свой, к которому Ежи за долгие годы службы привык, он походил весьма и весьма отдаленно. Следовало признать, что в портрете и величия было поболе, и важности, и грозности.

— Стало быть, чары? — уточнил государь, кривясь то ли от избытка солнца, то ли от новостей.