Царица кивнула, но как-то нерешительно, будто сомневаясь.

— Помнишь, — Елисей подвинулся к матушке, — Скоромысла?

— Он… старый был.

— Не молодой, конечно, но не скажу, чтоб вовсе древность, — Елисей поглядел на Стасю, будто ожидая поддержки. — Когда он ушел?

— Не знаю, — царица тронула высокий лоб. — Не помню! Как… как вовсе возможно… и ученики… Хвата, помнится, он на свое место пророчил. Тот крепкий был, с бородой черной… бороду помню, а лицо… будто стерли. Почему?

— Ты у меня спрашиваешь? — Елисей переглянулся с братом. И сказал: — Надо бы его пригласить к девицам нашим.

— Кого?

— Целителя… скажем… чтобы осмотрел на предмет женского здоровья, — царевич щелкнул пальцами. — А то мало ли… благословение благословением, но вдруг какая слабой окажется? Или больной? Бывают же скрытые болезни? Ну, кроме дурости…

Свят фыркнул и отвернулся.

— А чтобы ущерба не случилось чести девичьей, то ты, матушка, рядом будешь ты и…

— Я, — тихо сказала Стася. И добавила на всякий случай. — С котиком.

— С котиками… — царица улыбнулась мягко. — Вы ведь обещали…

Никогда-то прежде, даже в те лихие годы молодые, о которых воспоминания остались далекие, тусклые, Норвуд не думал, что умрет собственной смертью.

Этакое везение редко кому выпадало.

Да и было ли везением?

С мыслью о собственной смерти он свыкся легко. Куда сложнее было свыкнуться с мыслью о проклятом бессмертии, которое, кажется, тоже подходило к концу.

…сколько ему осталось?

Сколько бы ни осталось, но… обидно, что теперь, что тогда, когда Норвуд почти-то сумел вернуться в человеческое обличье. И не только сам. Им всем обещали надежду, а он взял и… по собственной глупости.

Тоскливый волчий вой донесся издалека.

— Ишь, беспокоятся, — сказал жрец, усмехаясь. И блеклое лицо его поплыло, показалось в какой-то момент, что лицо это вовсе треснет, выпустив на волю… что?

За сотни лет Норвуд всяких тварей повидал, правда, постепенно убеждаясь, что самые страшные — люди, которым и обличья-то менять не нужно.

Эти вот… вокруг костерка собравшиеся, сидят тихонько, и дышать-то лишний раз боятся.

— Не хочешь их позвать? — жрец склонился столь низко, что, пожалуй, до него можно было бы дотянуться. И будь Норвуд помоложе, он бы не устоял перед искушением.

Но наивность он утратил еще сотню лет тому, а потому сделал вид, будто не понимает.

— Зря, — жрец распрямился с явным разочарованием и спиной повернулся, вспомнивши о своем вареве, которое доходило. — Мне казалось, люди твоего рода стремяться умереть достойно.

Люди.

И да, стремяться. Но умирать Норвуд передумал. Зато вот… он вывернулся, чтобы видеть жреца, который медленно помешивал темное варево. И тьма из котла поднималась, тянулась к небу, спеша разползтись пологом.

— Может… — нерешительно заметил тот самый огромный парень, который держался подле Норвуда, встав между ним и своими людьми. — Его… на кой нужен?

— Крепкая кровь. Сила. Хорошая жертва. Госпожа будет довольна… — жрец на Вышеня не глянул даже. И на вопрос ответил лишь потому, что устал молчать. — Жаль, что один… старый. И стая такая же, верно? Стало быть, к тебе не пойдут… куда пойдут?

— Я слыхал, что это барон Козелковский свеев принял, — Вышень поерзал, подбираясь поближе.