А я ж его… как увидала, так и все.
Она все-таки присела, еще слабая и бледная.
Волосы вот перечесать бы, переплести рыхлую, почти рассыпавшуюся косу, которую Никанора одной только лентой и перехватила.
— Я ж не из-за богатства… да, мы бедные, но… я у батюшкиной родни жила. Приживалкою. Почти холопкою, только и слышала, какая я из себя нехорошая. Бледная. Костистая. Как матушка. А он красивой назвал. Потому и пошла, полетела… сперва на все готова была, лишь бы рядом с ним.
Никанора сцепила бледные руки.
И к губам поднесла.
— О женитьбе и не думала. Грех? Пускай… но… я глядела, как ты живешь. И завидовала. Страшно завидовала. Ты… ты даже не понимала, что у тебя есть все. Стоило только пожелать и… ела, что хотела. Делала… ничего не делала.
Можно подумать, Никанору заставляли работать с утра до ночи.
— Я занялась и домом. Порядка там не было.
Баська пожала плечами.
О доме она как-то… не то, чтобы не думала, но привыкла, что все идет, как оно идет.
— Хозяйство посыпалось, холопы разленились. Иные проворовались. В домовых книгах полнейший беспорядок, будто… не важно. Фролушка-то все больше лавками занят, делами торговыми, тут-то ему некогда было, а ты…
— А я?
— А ты… ты тоже не виновата. Кому тебя учить было-то?
Баська подумала и согласилась. Не то, чтобы вовсе не кольнуло под сердцем, потому как оно и вправду должна была Баська за всем приглядывать, но ей все как-то не до того было. Сперва. Потом уж Никанора появилась.
— И мне бы тоже тебя учить, но я… я хотела, чтобы он любил меня. И только меня. Чтобы всем сказал, что любит, чтобы… перестали за спиною шептаться. А он все не хотел тебя огорчать.
— Я не знала…
— А когда б узнала, что неужто обрадовалась бы? — поинтересовалась Никанора, косу распуская. А волос у ней хороший, светлый, без рыжины, и мягкий, вона, рассыпался как, лег покрывалом.
— Неа, — честно призналась Баська и гребень подала.
— Ты б костьми легла, а не позволила бы… — Никанора гребень взяла и вздохнула. — А тут он заговорил, что надобно тебя замуж выдать, что большая уже. И Тришку привел.
Бледная рука её дрогнула, а над губой опять бисеринки пота появились.
— И все повторял, что терем большой, что поженитесь вы, жить станете… внуки пойдут… тогда-то я и подумала, что больше не нужна, что… мне до конца жизни быть никем, приживалкою, которую держат из милости или по старой-то памяти. Челядь в спину скалится, шепчется, того и гляди в лицо смеяться будут. А Тришка и вовсе меня невзлюбил. То ли понял чего, то ли донесли… как-то обмолвился, что рядом с женою падшей женщины не потерпит.
И вновь всхлипнула.
— Дурак, — сказала Баська, чтобы утешить. И еще подумала, что оно, конечно, было до крайности обидно сперва, да только в последние дни она про Тришку и вовсе не вспоминала.
— Я… испугалась. А он все… говорил, что главное — это честь родовая, которую невместно порочить, что… женщина себя блюсти должна в любых случаях. И…
— Так и говорил?
— А то.
— Надо же… — Баська удивилась вполне искренне.
— У него отец строгий очень. Матушка так и вовсе из терема носу не кажет, я узнавала. Девки некоторые шептались, что боярыне-то и из женской половины выходить неможно, чтоб, значит, честь не опорочила.
Слушать подобное было… неприятно.
— Ты батюшке говорила?
— Пыталась, да… — Никанора махнула рукой. |