Вот, собственно, и вся история о саратовской училке по прозвищу Баба Ксюча. Любопытно, что за эти же сутки в школах, лицеях и гимназиях по стране было подписано 2811 подобных заявлений об уходе — и все от учителей литературы, истории и обществоведения. А еще через двое суток тяжелые транспортные «боинги» с членами российской гуманитарной миссии, одетыми в камуфляжную форму, стали приземляться в аэропортах Кабула, Герата, Кандагара и Мазари-Шарифа. И пусть кто-нибудь посмеет утверждать, будто наша страна не выполняет своих обещаний. Все точно: можете посмотреть в словаре значение слова «гуманитарный».

ЗА МГНОВЕНИЕ ДО ВЕСНЫ

— …Только учтите, — закончил Холтофф. — Под колпаком вы, а не я. А вы знаете, что значит быть под колпаком у Мюллера. Ну?

— Хотите еще коньяку? — вместо ответа предложил ему Штирлиц.

— Хочу, — сознался доверчивый Холтофф. — Наливайте полную.

Он протянул хозяину кабинета свою рюмку, и штандартенфюрер уже изготовился со всего размаха ударить гостя тяжелой граненой бутылкой по черепу, обтянутому редкими белесыми волосенками…

Но в это мгновение мир вокруг мигнул и погас.

Только что кабинет Штирлица существовал — и сразу вдруг его не стало. Напрочь исчезло глухо занавешенное (на случай авианалета союзников) окно. Дематериализовался портрет фюрера на стене, да и стена куда-то сгинула. Испарились кресла, столик, обе рюмки, коньяк в бутылке и сама бутылка. Пропали Штирлиц с Холтоффом.

Некоторое время Земля была безвидна, тиха и пуста. Затем пустота начала потихоньку оживать. В ней по-прежнему не было заметно никого и ничего, однако кое-что стало слышно. Среди абсолютной тишины прорезался едва различимый шелест, который вскоре начал загустевать, твердеть и дробиться на понятные звуки.

Кряхтенье. Покашливание. Наконец, голоса.

— Доннерветтер! — сказал Штирлиц. — Невозможно работать! С нами опять это сделали.

— Вот и хорошо, — отозвался Холтофф. — По крайней мере сейчас никто не шандарахнет бутылкой по моей башке… Кстати, Штирлиц, а вы бы не могли меня, к примеру, не бить? Пожалуйста! Хоть раз, в виде исключения. Каждый раз, когда вы меня прикладываете, я, между прочим, получаю реальное сотрясение мозга…

Из пустоты донеслось хихиканье — то ли Айсмана, то ли Шелленберга, то ли самого рейхсляйтера СС Мартина Бормана.

— Дурашка вы, Холтофф, — снисходительно проронил Штирлиц. — Сколько вам можно объяснять одно и то же? Было бы намного проще, если бы всем сотрудникам РСХА, от унтершарфюрера до высших бонз, прочли курс немецкой классической философии… Ну хорошо, черт с вами, начнем по новой: есть такое понятие — де-тер-ми-низм. В нашем мире, когда он движется по горизонтали, а не стоит, как сейчас, все предопределено. Улавливаете? Рейн всегда впадает в Северное море, фрау Заурих всегда собирает цветочки, Даллес всегда ведет переговоры с Вольфом, а Вольф вечно их проваливает. Время собирать камни, время их швырять, время их снова собирать — и так по кругу. Почему это случается, я не знаю. Но вы обречены пороть чушь, а я обречен бить вас бутылкой. Если не верите, попытайтесь в следующий раз прийти ко мне с разговорами не о физике Рунге, а, допустим, о погоде. И обойтись без этой вашей идиотской фразы: «Не надо зажигать свет».

— Я пытался, — уныло пробормотал Холтофф. — Сколько раз пробовал, ничего не получается. Пока еду к вам, все время воображаю, что сейчас скажу: «А вот и Холтофф! Ха-ха, небось не ждали?» А когда вас вижу, опять несу ахинею про свет и пробки.