— Ты псих, шизанутый! — орал маленький. — Бежи отсюда скорей! Тронулся, видать, он, Толик! Давай уходить, пусть он сам тут разбирается!

Но они почему-то медлили, топтались на месте, все тише и тише матюгаясь. Виктор осторожно опустил Таню на мокрые листья и лег рядом. Сквозь кровь, заливавшую лицо, он смотрел на ее быстро застывающий профиль: ровненький нос, рот, приоткрытый в последнем удушье, страшный, искаженный, прилипшие ко лбу волосы… Широко открытые глаза цвета подсолнечного масла… И букет смятых кленовых листьев, собранный ее руками.

Виктор с трудом дотянулся и положил ей его на грудь.

— Ты, парень, чего, и вправду не в себе? — спросил маленький.

Похоже, "дровосек" даром речи почти не владел.

— Ты зачем девку порешил?

Виктор глянул на него из-под припухших век.

— Чтобы ты не порешил, сволочь! — прохрипел он и попробовал встать.

Видно, было нечто такое в движениях и взгляде Крашенинникова, что вдруг испугало их, хотя теперь они свободно могли прирезать его, едва стоящего на ногах. Но они испугались. Маленький начал суетливо озираться и неуверенно попятился.

— Отваливаем, Толик! — сказал он. — Ну его на хер!

Они исчезли так мгновенно, словно провалились сквозь землю. Ушли куда-то в лес известными лишь им тропами. Ветер шевелил кленовые листья на Таниной груди. Тишина навалилась смертельной, невыносимой, невероятной тяжестью.

— Таня, — сказал Виктор и снова опустился на землю, — Танечка, родная, встань, а?.. Хочешь, я тебе помогу?.. Я ведь сильный, ты знаешь, я сумею отнести тебя в избушку… В воскресенье приедет Алеша. Ты ведь его любишь, Таня… Он удивится, если вдруг не застанет тебя. А Татка просила яблок из сада… Она любит красные… Таня, хочешь, я больше никогда в жизни не буду петь дурацкие песни и читать стихи?.. Тебе ведь это не нравится, правда?.. И мне тоже… А листья надо погладить утюгом, тогда они будут стоять у нас долго-долго… Ты только встань и увидишь, как все будет хорошо-хорошо…

Он прижался к Таниному плечу и застыл. Он не знал и не помнил, сколько прошло времени. В полной темноте начался дождь, осторожно застучал по веткам, и Виктор очнулся от холодных, секущих лицо капель. Его бил озноб. Таня лежала рядом, бесконечно близкая и страшно далекая.

— "Где, в каких краях, встретимся с тобою…", — прошептал Виктор и снова попробовал встать.

Все тело болело, но кровь почти остановилась, запеклась на щеках твердой отвратительной коркой. Дождь шел все сильнее, а он "смывает все следы", подумал Виктор. Сознание стало неожиданно ясным и острым — теперь нужно уходить. Конечно, возникнет вопрос о том, как Таня сюда попала, а Тата, Гера, Алеша, Нина отлично знают, с кем она здесь жила. Нет, уходить нет смысла.

Виктор опять лег, уткнувшись носом в землю. Он должен быть с Таней, пока их не найдут. Если сам не подохнет к тому времени. Ну, не ползти же ему в милицию, которая, кстати, неизвестно где находится… И вокруг ни души. Но он ошибался.

Как в дурном сне, перед ним вдруг возник тот маленький, тряпочный. Почему-то он был один, без своего кореша, и тоже, казалось, дрожал в ознобе. Виктор решил, что ему мнится, мерещится, что просто начинается бред, но потом вдруг уверовал: маленький существует. Он присел на корточки возле Виктора и забормотал быстро-быстро, пугливо озираясь:

— Парень, слышь меня, парень? Ты чего тут разлегся, ведь заберут!

— "Оттого, что лес — моя колыбель, и могила — лес", — прошептал Виктор.