Увидев воочию мощь французской корабельной артиллерии, нуреддин решил не отсиживаться за крепостными стенами и напасть в поле. Согласно донесениям конных разъездов, следивших за продвижением гяуров к Феодосии вдоль берега моря, их армия невелика. Как бы ни были сильны пушки неверных, огромное численное преимущество татар и их боевой дух не дают сомневаться в победе. К тому же, чем дальше от берега, тем сложнее орудиям кораблей вмешаться в битву.

На рассвете, когда еще не растворились в синеве последние звезды, а дневная жара не начала раскалять песок, фон Бокен услышал тревожный голос Мошаду:

— Михаэль, внимание! Из крепости выходит конница, соединяется с прибывшими вчера. Не позднее чем через час они начнут.

— Данке, Бартоломео, — стряхнувший остатки сна генерал объявил тревогу.

Лагерь зашевелился, срочно седлали лошадей, офицеры суетились, собирая свои подразделения. Собрав командиров полков, фон Бокен довел до них диспозицию. Слушая план, отдававший смесью трезвого расчета и авантюризма, полковники мрачнели, но ничего не могли предложить лучшего.

Скоро две роты драгун понеслись зачищать дозоры татар, чтобы их командование не узнало о последних перестроениях русских. Батареи 50-миллиметровых орудий и минометы развернули в две линии, между ними расположились пулеметные расчеты. Пятитысячная драгунская конница оттянулась на северо-восток, за озеро Ачи.

Григорий Косагов, услышав о задаче своего полка, сначала возмутился, потом задумался, как растолковать ее подчиненным. По замыслу германца, наскочившие татары должны видеть массу войск у самой воды и кинуться на нее. Дворянскому полку предписывалось вытянуться в километровую линию перед развернувшимися артиллерийскими позициями, дать врагам разогнаться, а когда до них останется не более 500 метров, быстро уйти к линии прибоя, открыв канонирам сектор обстрела, спешиться и вернуться к орудиям с саблями и пистолетами в руках как последний резерв, если татары приблизятся ближе чем на пятьдесят шагов. Дворянам претило, что вместо лихой верховой атаки им придется изображать из себя невесть что, потом в пешем строю защищать худородных.

Солнце поднималось все выше. Полковник носился вдоль строя, погоняя свою каурую, и в который раз объяснял благородным рейтарам, что после первых же снарядных разрывов им велено уйти в проходы между артиллерийскими и минометными позициями. Отчаявшись, он заявил, что пулеметчикам приказано стрелять по лошадям, если всадники вовремя не уберутся из сектора обстрела.

Фон Бокена беспокоили фланги. Дугообразная оборонительная линия всего ста метров глубиной упиралась окончаниями в море. Сконцентрировав с каждой стороны по три пулемета и развернув по паре пушек вдоль берега, генерал отдавал себе отчет, что если татары сориентируются, удержать боковой прорыв практически невозможно. Мошаду был согласен с ним и приказал капитанам корветов следить за флангами.

Напряжение нарастало. Над Ай-Манайским перешейком висели разведывательные жучки, люди до боли в нервах всматривались в крымскую землю, ожидая начала. Минометчики в последний раз проверяли установку труб на угол максимальной дальности, артиллеристы протирали ветошью снаряды, расставляя зарядные ящики как можно удобнее. Расседланные и стреноженные кони сгрудились у воды, подозрительно нюхая прохладную, но невкусную влагу.

Еще до того, как оптика аппаратуры что-либо засекла, лежащие на животе пулеметчики почувствовали едва ощутимую вибрацию почвы. Она усиливалась, послышался отдаленный гул, скоро вся земля задрожала под ногами. Над полоской невысоких холмов в сторону Феодосии взметнулись клубы пыли. Затем над холмами показалась сплошная серая лента, стремительно хлынувшая к русским позициям. Сорвавшиеся с рыси в галоп тысячи коней производили оглушающий грохот, татары загикали, заорали, засвистели, подбадривая скакунов и распаляя себя на битву.