* * *

Толстяк теперь жил в маленьком городке на северо-востоке Франции, в домике у самого моря. Из всей группы агентов, в которую он входил, только он занимался черной пропагандой; иногда ему помогал кто-нибудь из Сопротивления. За все время войны он впервые думал о родителях. И тосковал. Родом он был из Нормандии, его родители жили в пригороде Кана; он спрашивал себя, что с ними теперь. Ему было грустно. Чтобы не унывать, он думал о ребенке Лоры: быть может, он для того и родился на свет, чтобы заботиться о нем.

Ему было одиноко, жизнь в подполье угнетала его. Хотелось ласки. От других агентов он слышал, что на соседней улочке есть бордель, куда ходят немецкие офицеры. Все задавались вопросом, не стоит ли устроить там диверсию. А Толстяк задавался вопросом, не стоит ли сходить туда за толикой любви. Что скажет Лора, если узнает, чем он тут занимается? Однажды под вечер он все же поддался отчаянию: ему так нужна была любовь.

* * *

Двадцать первого марта, в день весеннего равноденствия, Кунцер вызвал Гайо в “Лютецию”. Прямо к себе в кабинет. Давненько он его не видел.

Гайо был счастлив, что его принимают в штабе: такое случилось впервые. Кунцера не удивила его радость. Если бы Гайо возмутился, что ему у всех на глазах приходится входить в контору абвера, он бы его пощадил: ведь тогда тот был бы по крайней мере хорошим солдатом. Если бы при первой встрече, тремя годами раньше, Гайо отказался сотрудничать, если бы пришлось прибегать к угрозам или принуждению, он бы его пощадил: ведь тогда тот был бы по крайней мере хорошим патриотом. Но Гайо был попросту изменником родины. Родину, единственную свою родину, он предал. И потому Кунцер ненавидел Гайо: тот воплощал в его глазах все худшее, что может породить война.

— Я так взволнован, что попал сюда, — заявил вертлявый Гайо, входя в кабинет.

Кунцер не ответил. Молча посмотрел на него и закрыл дверь на ключ.

— Как там война? — прервал гость затянувшееся молчание.

— Очень плохо, мы ее проигрываем.

— Не говорите так! Надо надеяться!

— Знаете, Гайо, что они с вами сделают, когда победят? Они вас убьют. И это будет не такая уж жестокая расплата за то, что сделали с ними мы.

— Я уеду раньше.

— И куда же?

— В Германию.

— Пф-ф-ф, в Германию… Милейший мой Гайо, Германию они сотрут с лица земли.

Ошарашенный Гайо не нашелся, что ответить. Кунцер, похоже, в это верит. Но немец потрепал его по плечу, словно старый друг, и он слегка оживился.

— Ну-ну, Гайо. Вам не о чем беспокоиться, мы найдем вам убежище.

Гайо улыбнулся.

— Давайте выпьем. За рейх, — предложил Кунцер.

— Да, выпьем за рейх! — Гайо обрадовался как ребенок.

Кунцер усадил гостя в удобное кресло и повернулся к бару. Стоя спиной к французу, налил в стакан воды вместо спиртного и высыпал туда содержимое матового пузырька — белое зернистое вещество, похожее на соль. Цианистый калий.

— Ваше здоровье! — воскликнул Кунцер, протягивая стакан ничего не подозревающему Гайо.

— А вы не пьете?

— Позже.

Гайо не стал обижаться:

— За рейх! — повторил он в последний раз и залпом опорожнил стакан.

Кунцер с жалостью наблюдал за жертвой, утопающей в глубоком кресле.