|
«Я не убивал. Я хотел купить подарок невесте», – вспоминаю я слова варвара. Не повезло, друг. – Оказалось, не очень. – Так. – Вар медлит. – Я не совсем понимаю… Зачем этим варварам вообще понадобилось снимать распятого? Они его родственники, близкие? Кто? Я пожимаю плечами. Великолепное, небрежное движение. Я отрабатывал его перед зеркалом много раз. – Они разбойники! – говорю я. – Видимо, он был одним из них. Разведчик, что-то в этом духе. Может быть, они хотели узнать расположение комнат вашего дома, пропретор. Где находится охрана… и прочее. Квинтилий Вар смотрит на меня прямо – с явной тревогой. – И он рассказал? Разбойники что-то узнали? – Это невозможно, пропретор. Боюсь, бедняга к тому времени уже скончался. Так что с их стороны это была совершенно напрасная трата времени… – Я выдерживаю паузу и добавляю: – Мертвые ведь не могут говорить, не так ли? Публий Квинтилий Вар некоторое время молчит, глядя на меня. С неясным выражением на лице. Потом, что-то для себя решив, пропретор кивает: – Думаю, так, Деметрий Целест. Думаю, так. * * * – Привет, старик! – говорю я. – Просыпайся, просыпайся. Тарквиний медленно открывает глаза, моргает. В первый момент кажется, что в его зрачках отражается свет подземного огня. Красные сполохи Преисподней. Я придвигаюсь ближе. Даже если на меня оттуда взглянет сама вечность – плевать. От него пахнет старостью и домом. От него пахнет воском и старыми вещами. Черным африканским деревом и пылью пустыни. От него пахнет Римом. – Госпо… дин Гай. – Губы с трудом шевелятся. Глаза белесые. Я знаю, что у меня совсем мало времени… а нужно успеть спросить так много… – Как ты, старик? – говорю я. – Скучал по мне? Он поводит плечами, пытается встать. Смотрит на меня испуганно. – Болит, – говорит Тарквиний с каким-то даже удивлением. У него рана в груди, куда вошел нож убийцы. Она перевязана, но сколько он проживет, я не знаю. Но я знаю, что это больно. Очень больно. – Старик, – говорю я. – Это важно. Я задам тебе один вопрос… Постарайся ответить, хорошо? Сейчас я должен спросить: кто тебя убил, старик? Я найду его и распну – как распяли случайного, в сущности, варвара. А может, наоборот, мертвых возвращают, чтобы что-то им сказать? Люди смертны. Люди смертны внезапно. И слишком много важных слов остаются несказанными. Сейчас я скажу: я тебя все-таки люблю, дурацкий старикан. Вместо этого я говорю: – Старик… ну, ты знаешь… Вспышка молнии. В испуге я просыпаюсь. Темнота. Я лежу на кровати в своей комнате. Разжимаю пальцы, на моей ладони – фигурка из серебристого металла. Воробей. Она совершенно ледяная. Сон. Это был всего лишь сон, понимаю я. Переворачиваюсь на другой бок. Надо заставить себя уснуть. Иначе я не выдержу и пойду к Тарквинию. Он лежит завернутым в саван в одной из комнат. И скажу: вставай, старик. И его душа вернется обратно на крыльях воробья. Нельзя оживлять мертвых, думаю я. Стискиваю зубы и лежу, глядя в темноту. Нельзя. Что делать живой душе – в мертвом теле? Что?! Страдать. * * * – Да как-то все бестолково в прошлый раз получилось, – говорю я. – С Луцием. Не находишь, старик? Тарквиний молчит. Лицо спокойное и очень красивое. Седые волосы аккуратно расчесаны. Я закрываю ему глаза. Вкладываю в рот медную монетку. * * * Когда я был маленьким, я мечтал, что однажды приду к своему деду, великому Луцию Деметрию Целесту-Древнему, и скажу: «Вот твоя тога, дед». |
