А что, если этот тип догоняет нас? Меня мгновенно прошибает холодный пот. Неужели у Астратова что то стряслось и я срочно понадобился ему?!.

Однако спринтер любитель проносится мимо нас с Татьяной, не сбавляя хода, и, огибая прохожих, устремляется дальше.

Милый, милый, смешной дуралей – ну куда же, куда он гонится?.. Ах, вот куда…

На автобусной остановке, метрах в пятидесяти от нас, в небесно голубой «Страйзер» неторопливо входят последние пассажиры.

Не успеет, бедняга: уже предупреждающе мигает желтым светом сигнал поворота… Сейчас зашипят, смыкаясь, створки дверей – и автобус тронется. Другой бы давно сдался и махнул рукой: в конце концов, не последний же это автобус, через несколько минут подойдет другой, – но человек в голубой рубашке с непонятным упрямством ускоряет бег, и вот уже он перестает уклоняться от столкновений с встречными, так что тем самим приходится уворачиваться от него, и вот уже кого то он толкает в спину, и кричит что то сердито при этом, и вот уже катятся по асфальту яблоки и апельсины, сбитые им с уличного лотка неосторожным движением…

А мужчина все бежит.

Он бежит так, словно от того, успеет он на автобус или нет, зависит его жизнь, и эта ситуация заставляет меня вспомнить кое что похожее, и враз пропадает ощущение безоблачного счастья ребенка, вернувшегося после долгой разлуки к своим родителям, и я вдруг с ужасом понимаю, что совершил глупость, заставив Астратова исключить меня из списка участников операции.

Зачем я это сделал, зачем? Я должен быть с теми, кто, как этот не сдающийся бегун, до конца борется за спасение людей!.. Предатель – вот кто я теперь!.. Предатель и дезертир!..

Словно желая наградить бегуна за его упорство, «Страйзер», уже закрывший две входных двери из трех и наполовину выруливший с места посадки пассажиров, притормаживает на несколько секунд, держа открытой заднюю дверь, и этого времени мужчине хватает, чтобы на подгибающихся от усталости ногах влететь в открытую дверь и прыгнуть на последнюю ступеньку.

А те, кто, как я, наблюдал за этой отчаянной гонкой, еще долго стоят и смотрят автобусу вслед. Точно так же, как люди, оставшиеся на вокзальном перроне, провожают взглядами отправившийся поезд…

– Что с тобой, Сашут? – доносится сверху тревожный голос Татьяны. – Что же ты встал как вкопанный? Почему не доедаешь мороженое? И почему ты стал таким бледненьким? Тебе нехорошо?

Мне хочется ответить ей, что да, мне нехорошо, мне очень нехорошо, мне даже очень очень плохо, но я говорю ей:

– Мы опоздали!..

– Ну что ты! – улыбается она. – Никуда мы с тобой еще не опоздали, сынок… У нас впереди еще много времени… Успеем, мой маленький, успеем…

* * *

За время моего отсутствия в детском саду не произошло особых перемен. И встречают меня там радушно, словно родного.

О том, где я отсутствовал столько времени, ни заведующая, ни Виктория Анатольевна, ни нянечки меня не расспрашивают. Либо их проинструктировали представители Астратова, либо Татьяна успела попросить, чтобы не травмировали расспросами ранимую душу ее сыночка – мол, он и так, бедняжка, столько перенес!.. Знала бы она, что именно мне пришлось повидать… Похуже всяких ужастиков про бандитов, похищающих и пытающих маленьких мальчиков!..

Зато детей никакими запретами остановить нельзя. Наоборот, наслушавшись от своих пап и мам сплетен про меня, они единодушно избирают меня героем дня. Окружив меня со всех сторон, трогают, словно желая убедиться, что это именно я, их Саша Королев, и пищат наперебой, как цыплята:

– А у нас теперь есть новенький! Его зовут Клим, и папа у него работает экскаватором…

– А где ты был, Саша? Ты лежал в больнице, да?

– А зачем тебя пытали? Ты что – нашел какой нибудь клад и не хотел никому о нем говорить?.