– Держи мороженое, сынок… Пломбирчик, твой любимый!..

Татьяна протягивает мне блистающую разными цветами упаковку из тонкой фольги.

– Спасибо, мама, – как подобает воспитанному мальчику, благодарю я и с наигранным вожделением принимаюсь разворачивать обертку.

На самом деле терпеть не могу все эти мороженые, шербеты, халву, конфеты и прочие сладости. Но иначе я не мог узнать новости – и это еще один минус статуса неполноправного члена семьи. Я усвоил, что мне нельзя включать утром телевизор, потому что времени и так нет, нужно быстрее завтракать и собираться К тому же не стоит забивать свою маленькую головку информационным мусором: ты все равно ничего в этом не поймешь, Сашут, вот подрастешь еше немного–и будешь смотреть все, что хочешь…

– Ну, пойдем, Сашут, пойдем, – торопит меня Татьяна. – А то я опять опоздаю на работу…

– А почему – опять? – задаю я очередной дурацкий вопрос, через силу вкушая приторно сладкий батончик, покрытый толстым слоем шоколадной глазури. – Ты что – без меня опаздывала на работу?

– Что ты сказал?! – ужасается Татьяна. – А ну, повтори!..

Она останавливается, словно врезавшись в невидимую стену, и разворачивает меня лицом к себе. Черт, а что такого я ей ляпнул?

– Я спросил… – начинаю я, и тут до меня доходит, что так поразило мою «маму».

– Ну ну, продолжай, – подбадривает меня Татьяна, завороженно наблюдая за движениями моих губ, испачканных липкой смесью.

– …почему ты сказала, что опять опоздаешь на р работу, – обреченно заканчиваю я.

Слово – не воробей, как говорится. Можно лишь чуть чуть компенсировать свой промах, преувеличенно р раскатисто пр роизнося эту пр роклятую букву!..

– Саша! – восклицает Татьяна со слезами на глазах, впервые на моей памяти называя меня именно так, а не похожим на собачью кличку сокращением. – Сыночек мой сладкий!.. Какой ты у меня молодец!.. Ты же научился выговаривать букву «эр», да так чисто!..

Наклонившись, она порывисто притягивает меня к себе и покрывает быстрыми поцелуями шею и щеки.

Ничего, кроме неловкости, я от этих проявлений материнской любви не испытываю.

Но в дальнейшем стараюсь вести себя подобающе своему возрасту. Покоряться буксировке за руку этой энергичной женщиной, которую должен называть своей мамой, лизать осточертевшее мороженое, глазеть по сторонам, время от времени поднимать с тротуара то красивый камушек, то оброненную кем то монетку и не слушать наставлений Татьяны, которыми она пичкает меня на ходу…

И в какой то момент я внезапно чувствую, что доволен такой ролью.

Я больше не тот сотрудник Инвестигации, который устал от бесконечной погони за чудесами и аномалиями, и не тот нештатный агент Раскрутки, который выполнял задание по поимке злодея, покусившегося на безопасность планеты, и не тот взрослый мужчина, который ничего не сделал в своей жизни лично для себя, а потому был обречен на одинокую старость, тихое пьянство в домашних условиях и, в конечном итоге, на казенные похороны без рыдающих родных и близких. И я все больше осознаю себя не Владленом Сабуровым, а Сашей Королевым, мальчиком, который в страшные мгновения всеобщей гибели будет не один, а со своими родителями…

Разве это не счастье?

Из состояния эйфории меня выводит тяжелый топот за нашей спиной.

По тротуару, задыхаясь, несется мужчина. Галстук его съехал набок, одна пола голубой рубашки вылезла из под брючного ремня, растрепанные волосы прилипли к потному лбу. На лице бегуна написано такое отчаяние, будто его преследует маньяк с окровавленным ножом.