Те, кто продавал сладости или овощи, были чаще жителями предместья, они ходили со своим товаром по городу либо сидели на скамейках за деревянными столами, на которых раскладывались по мискам и тарелкам сладости, пряники, маковые головки и овощи.
В этот вечер они уже собирались расходиться, складывали свой товар; уже и городской стражник топтался у ворот, ожидая минуты, когда можно будет с чистой совестью закрыть их и пойти греться в свой теплый уголок. Но вдруг со стороны города, издали, на улице послышались быстрые шаги по мостовой — это высокий молодой мужчина с пустым кувшином в руке почти бегом спешил к браме. Он был будто немного не в себе, какой-то очень разволнованный, и все с удивлением смотрели на него. Он поставил кувшин, взошел на галерею и, не обращая ни на кого внимания, начал горячо молиться, даже плакал, давясь слезами. Лампада светилась перед иконой, а он плакал и молился.
— Гляньте, — повернулась торговка Марыся к брамному сторожу, — какой-то бедный юноша молится перед нашей Матерью Божьей и плачет! Видимо, что-то сильно его гложет!
Стражник вышел из ворот, глянул вверх, покачал головой и сказал:
— Он так горячо молится, словно за ним гнались черти.
Старая торговка Иванова с Лукишек также повернулась, важно вытерла нос, потом промолвила:
— Не иначе как из богатых, прилично одет. Может, боится кары за какой-то проступок и просит Матерь Божью заступиться.
А на галерее, стоя на коленях и плача, молился пан Брожак (это снова был он).
— Чудотворная Матерь Божья! — взывал он, протягивая к иконе руки. — Что же я такого натворил, что мне нужно умирать? Разве же мне пора умирать?
— Говорит о смерти! — шепнула Иванова Марысе. — Наверное, где-то набедокурил!
— О смерти? — заинтересовался стражник. — Значит, надо доложить в ратушу, может, это какой-то разбойник, еще, чего доброго, наложит на себя руки. Взять бы его да посадить в тюрьму, допросить.
— Как бы он и в самом деле чего-нибудь не натворил! — добавила Иванова.
А пан Брожак молился:
— Чудотворная Матерь Божья, спаси меня от смерти! Сжалься над моей молодостью! Я стану жить по-другому, уйду в монастырь!
Стражник прислушался к молитве Брожака.
— Не иначе, как беглый преступник, — прошептал он, — его надо поймать, он, видимо, сбежал из тюрьмы и теперь хочет укрыться в монастыре.
Пока пан Брожак молился, а стражник терялся в догадках, с другой стороны от Острого предместья по Медницкому тракту к Острой браме подъехало несколько всадников. Стражник повернулся к ним, пригляделся. Было их человек пятнадцать, они ехали рысью на крепких выездных конях и очень торопились, опасаясь, как бы перед ними не закрыли ворота. Как только увидели стражника, еще издали начали кричать:
— Эй, стражник! Не затворяй ворота!
— А что такое? — стражник поднес руку к шапке, полагая, что всадники из свиты важного господина.
— Сейчас вслед за нами проедут послы его королевского величества! Сенаторы из Варшавы!
Стражник поклонился. Всадники проехали под Острой брамой, сняли шапки перед иконой и остановились, озираясь по сторонам.
Стражник тотчас подошел к ним:
— А нельзя ли узнать у вас, панове, что это за паны сенаторы?
— А что тебе с того, что узнаешь? — спросил один из них.
— Понятно, ему надо разнести новость по городу, — улыбнулся второй.
— А что же, простому человеку нельзя ничем и поинтересоваться? — сказал стражник с льстивой улыбкой. — Каждому хочется знать немного больше, чем знают другие. Если бы я принес эту новость в ратушу, мог бы что-нибудь получить от панов радцев. |