– Да, когда вы возвратились, Крошка Билхем успел уже продемонстрировать все, что требуется от джентльмена. Крошка Билхем лгал как джентльмен.

– А как кто вы ему отвечали?

– Ну, – сказал Стрезер, – это часто была номинальная ложь: он назвал их отношения добродетельными. Многое говорило в пользу такого мнения; добродетель обнаруживалась буквально на каждом шагу. Самым баснословным образом. Наконец я получил все сполна – прямо в лицо. Как видите, я до сих пор не могу опомниться.

– Вижу, вернее, видела, как вы пытались принарядить даже самое добродетель. Вы были удивительны – неподражаемы. Хотя я уже не раз имела удовольствие говорить это вам. Но если хотите знать правду, – с грустью призналась она, – я никогда не могла за вас поручиться, сказать, что у вас на уме. Порой вы казались мне крайне скептичным, порой крайне неуверенным.

– У меня были разные фазисы, – признался он. – Были и взлеты.

– Да, но для всего нужны основания.

– Основанием для меня служило то, что она прекрасна.

– Вы имеете в виду прекрасна внешне?

– Прекрасна во всем. Впечатление, которое она производит. Она так многогранна и при этом так гармонична.

Мария выслушала его с выражением дружеской терпимости, во много раз превосходившей то болезненное раздражение, которое приходилось подавлять.

– Вы, как всегда, исчерпывающе точны.

– А вы, как всегда, переводите на личности, – ответил он добродушно, – но все обстояло именно так. Я заблуждался.

– Если вы хотите сказать, – продолжала она, – что с первой минуты она была для вас самой пленительной женщиной на свете, что может быть проще. Только это странное основание.

– Для того, что я возвел на нем?

– Для того, что вы не возвели.

– Ну, для меня все это не было постоянной величиной. Содержало в себе – до сих пор содержит – столько необычного. Разница в их возрасте, ее принадлежность к другому обществу, другие традиции, связи, другие возможности, обязанности, критерии.

Его приятельница почтительно выслушала перечень всех этих несоответствий. Затем единым духом все перечеркнула:

– Все это равно нулю, когда женщина теряет голову. Это очень страшно. А она потеряла голову.

Стрезер счел справедливым приведенный довод.

– Разумеется, я видел, что она потеряла голову. То, что она потеряла голову, не давало нам покоя. Было главной нашей заботой. Я как-то не мог представить себе ее поверженной во прах. Да еще по милости нашего голубчика Чэда.

– Не явил ли ваш голубчик Чэд подлинное чудо?

Стрезер не стал этого отрицать.

– Разумеется, я обретался в мире чудес, это была фантасмагория. Но суть в том, что по большей части это было не мое дело. А я не привык вмешиваться в чужие дела. Мне и сейчас это так видится.

При этих словах его собеседница отошла от него, возможно, вновь со всей остротой ощутив, как мало обнадеживающего для нее самой содержится в его философском отношении к жизни.

– Хорошо, если бы она могла вас слышать.

– Миссис Ньюсем?

– Нет, не миссис Ньюсем. Насколько я понимаю, теперь не имеет значения, что услышит миссис Ньюсем. Мне кажется, она уже слышала все.

– Да, в основном. – Ненадолго задумавшись, он продолжал: – Вы хотите сказать, хорошо, если бы меня могла слышать мадам де Вионе?

– Да, мадам де Вионе. – Мария снова приблизилась к нему. – Она считает, что все обстоит иначе, что вы ее осуждаете.

Он попытался представить себе, как протекало объяснение между двумя этими женщинами, которые занимали в его жизни такое значительное место.