Он попытался представить себе, как протекало объяснение между двумя этими женщинами, которые занимали в его жизни такое значительное место.

– Она могла бы знать!

– Знать, что вы не осуждаете ее? – договорила за него, так как он замолчал, мисс Гостри. – Сначала она не сомневалась, что вы не осуждаете, – продолжала Мария, поскольку он молчал. – Это казалось ей само собой разумеющимся, как, впрочем, и любой другой женщине в ее положении. Но потом она изменила мнение, она говорила, что вы верите…

– Да?

Любопытство его было возбуждено.

– В возвышенность ее чувств. И она пребывала, насколько я помню, в этой уверенности, пока на днях злосчастная случайность не открыла вам глаза. Эта случайность открыла вам глаза, – продолжала Мария, – так ведь?

– Думаю, она все еще ломает над этим голову, – размышлял он вслух.

– Стало быть, они были закрыты? Ваши глаза? Вот видите! Но раз она по-прежнему, на ваш взгляд, самая пленительная женщина на свете, все остается без изменений. И если вы хотите, чтобы я сказала ей, что она для вас все та же…

Словом, мисс Гостри предлагала свои услуги, она хотела быть ему полезной до конца. Несколько мгновений он тешил себя этой мыслью. Потом ее отбросил.

– Она прекрасно знает, какого я о ней мнения.

– Не слишком благоприятного. Она упомянула, что вы не хотите ее больше видеть. Она сказала мне, что вы расстались с ней навсегда. Она говорит – вы с ней покончили.

– Это правда.

Мария помедлила и, словно для очистки совести, проговорила:

– Она с вами не покончила, она этого не хочет. У нее такое чувство, будто она вас лишилась… При том, что она могла бы дать вам больше.

– О нет. Она дала мне достаточно! – рассмеялся он.

– Она считает, что вы могли бы, во всяком случае, стать с ней друзьями.

– Разумеется, могли бы. Поэтому, – продолжал он, смеясь, – я и уезжаю.

Мария словно наконец почувствовала после его слов, что сделала для них обоих все возможное. Но тут ей пришла в голову еще одна мысль.

– Хотите, я передам ей это?

– Нет, не надо ничего передавать.

– Хорошо. – И, переведя дух, добавила: – Бедняжка!

– Я? – Стрезер в недоумении поднял брови.

– О нет. Мария де Вионе.

Он принял к сведению эту поправку, но продолжал недоумевать:

– Вам так ее жаль?

Это заставило мисс Гостри на мгновение задуматься, заставило даже с улыбкой ответить. Но она не дрогнула.

– Мне жаль всех нас!

Поза Чэда, когда Стрезер неожиданно для себя увидел его на балконе, отчасти подтверждала сведения, полученные Стрезером от мисс Гостри, что Чэд находится в отсутствии и молчит. Переводя дыхание на каждой лестничной площадке – лифт в этот час уже не работал, – Стрезер старался постичь скрытый смысл, заключавшийся в этих фактах. Целую неделю Чэд подчеркнуто отсутствовал: он был далеко и один, но сейчас, как никогда, присутствовал здесь; состояние, в котором застал его Стрезер, означало нечто большее чем возвращение: оно безусловно означало сознательную капитуляцию. Чэд прибыл всего час назад из Лондона, Люцерна, Гамбурга – словом, не важно откуда, хотя гостю, взбиравшемуся по лестнице, желательно было бы восполнить все пробелы, – и после ванны, разговора с Батистом, легкого ужина из изысканных холодных блюд, остатки которого можно было и сейчас разглядеть там, в кругу света, падавшего от изящной ультрапарижской лампы, Чэд вышел на воздух выкурить сигарету и, когда к дому подошел Стрезер, был занят тем, что как бы заново вступал в свою привычную жизнь.