|
Стану хорошей и, главное, послушной женой. Буду рожать столько, сколько он позволит. Позволил только тебя. Если бы я знала это раньше… Ты была долгожданным ребенком, любимым. Я ходила счастливая. Степа с меня пылинки сдувал. Наступило то самое ощущение полноты, осознанности. Я знала, что должна делать, ради чего жить – Степы и тебя. Радовалась, что мне муж такой достался. Не требовал мальчика. Был рад девочке. Но вдруг я опять забеременела. Тебе едва годик исполнился, я еще грудью кормила. А женщины в роддоме говорили – пока кормишь, точно не забеременеешь. И вдруг опять. Я даже не сразу поняла. Измучилась с маститом, с тобой – ты плохо спала, плакала. То сыпь, то срыгивания, то еще что-то. И у меня вдруг тошнота, рвота. Думала, съела что-то не то. Или от нервов. К врачу пошла грудь проверить – язвы никак не заживали, чем только не мазала. Тебя надо было от груди отучать, но я все не могла. Ты так плакала, что у меня сердце разрывалось. Проще было грудь дать, чем терпеть. Пришла с маститом, вышла с беременностью. Помню, как сидела на лавочке перед больницей и плакала. Не знала, что делать. Понимаешь, я, как маленькая, боялась сказать Степе про беременность. Как маме не говорят про порванные колготки или полученную двойку. Так и я. Не за себя переживала, не за собственное здоровье. Странно, да? Настолько зависеть от другого человека. Я бы сделала так, как он скажет. Лишь бы не сердился. Сейчас вспоминаю и думаю – ну какая дикость. Как я могла так думать, чувствовать, поступать с собой, своей жизнью, собственным ребенком? Твой отец сказал, что ему тебя хватает. И он больше не хочет детей. Аборт я делала в городе, в больнице, которая считалась лучшей. Степа тогда даже за анестезию заплатил. Но-шпу вкололи и дали две таблетки анальгина. Вот и вся анестезия. Не знаю, как выдержала. Хотела умереть, лишь бы уже не чувствовать эту боль. Срок был приличным. Выскребали. Больше я родить уже не могла.
Помню, что после этого ходила еле живая. Ты плакала, не спала ночами – зубки начали резаться. На любую новую еду то поносом, то рвотой реагировала. Я на тебе замкнулась. Жила по твоему графику – когда ты ела, тогда и я. Ты спала, и я засыпала. И вдруг всем женам велели собраться в актовом зале для съемки. Семейный портрет с супругом и детьми, потом групповой. Я опухшая, отекшая. Глаза красные – сосуды лопнули от давления. Лицо в прыщах, воспаленное. Идти не хотела, но Степан сказал надо – в приказном порядке. Руководство тогда потребовало съемку. То ли отмечали годовщину основания городка, то ли еще какую дату, не помню. Сфотографироваться должен был весь командный состав, непременно с супругами. Даже фотоаппарат по такому случаю прислали – последней модели. Фотопленку. Ну и все, что требуется для печати. Целый ящик. Никто не знал, с какой стороны к этому фотоаппарату подойти. Еще и испортишь, не дай бог, потом начальство голову снесет – казенное ведь оборудование. К счастью, нашли парня, который до армии ходил в фотокружок и собирался поступать на операторское отделение ВГИКа. Не поступил. Мальчик, Миша его звали, до сих пор помню – странный, с тиками, будто пот смахивал с лица, хотя никакого пота не было. Маленький, щупленький. Как такого задохлика в армию призвали, да еще и в гарнизон дальний отправили? Москвич. На вид – совсем ребенок. Умный, нервный, интеллигентный. Будто с другой планеты свалился. Таких обычно отмазывали от армии влиятельные родители, включив обширные связи. Даже «деды» его не трогали, не издевались. Нет, не считали убогим. Наоборот, оберегали, что ли. Видели в нем нечто необычное. В общем, вызвали Мишу, ящик предъявили и строго спросили, сможет ли съемку сделать? Твой отец потом рассказывал, что Миша этот как нырнул в ящик, так еле успокоили. С детским восторгом, будто получил вожделенный подарок, объяснял, что за камера, какая пленка, какой проявитель. Разве что не целовал эту камеру, из рук не выпускал. |
