Когда она снова увидела Виталия, едва сознание не потеряла. Лерик – как же он похож на своего отца. Невозможно, чтобы настолько. Черты лица, телосложение. Они и стояли одинаково, слегка наклонившись влево и ссутулившись.

«Пожалуйста, не сутулься и стой ровно, умоляю тебя, – говорила Лена Виталию, когда еще занималась его делами. – Ты своей позой будто кричишь, что всех презираешь». «Пожалуйста, стой ровно. Я не хочу, чтобы у тебя было искривление позвоночника», – умоляла она сына.

Виталий нисколько не изменился. Для нее, во всяком случае: та же поза презрения, как она ее называла. Тот же равнодушный взгляд куда-то сквозь нее. А на что она рассчитывала? Что он обрадуется встрече? Скажет, что рад ее видеть? Какая глупость. Нет, конечно. Тогда зачем были эти многочасовые сборы? Новое платье, прическа, туфли? Почему она сто раз переодевалась, сделала маникюр, волновалась как перед первым свиданием. Хотела ему понравиться? Да, конечно, хотела. Надеялась, что с годами он стал чуть более терпимым, что ли. Или хотя бы вежливым. Если бы он просто сказал, что да, рад тебя видеть, как дела, ей бы и этого знака внимания было достаточно. Мучаясь головной болью и бессонницей накануне, она представляла, как он предложит ей войти, даст задание Лерику, поведет ее на кухню, сварит кофе. Они будут разговаривать, вспоминать прошлое. Она расскажет ему, как рос Лерик, какое сказал первое слово, кем был на утреннике в детском саду, как безобразно вел себя в первом классе и на него все время жаловалась учительница. Она хотела рассказать Виталию, что Лерик не мог уснуть без включенного ночника, что рисовать начал раньше, чем говорить. Она столько хотела ему рассказать. Но он не пригласил, а поспешно выпроводил ее за дверь.

Лена вовсе не собиралась ставить какие-то условия и требовать, чтобы Виталий не признавался в родстве. Это получилось спонтанно. Ей отчаянно хотелось, чтобы Виталий в ответ на ее просьбу возмутился и отказался. Сказал, что не собирается врать и прямо заявит Лерику, что он не просто преподаватель, а его родной отец. И они – отец и сын – как-то поговорят. Когда Виталий согласился, легко, не споря, не с радостью и облегчением, а равнодушно, что было еще обиднее, Лена не знала, как на это реагировать. Ей стало не больно, нет, а так тоскливо, что жить не хотелось. Будто все мечты, все ее надежды этот кивок и скупое «хорошо» вмиг стерли подчистую. Она не могла понять, почему Виталий ничего не почувствовал к собственному сыну, похожему на него не только внешне, но и внутренне. Неужели он этого не заметил? Как такое возможно? И если у Виталия нет других детей, – а Лена знала, что нет, – как можно было отказаться от единственного родного отпрыска? Ну хоть какие-то первобытные инстинкты должны были сработать? Лену в тот день долго рвало в кустах рядом с детской площадкой – желчью, а на самом деле невысказанными словами. Теми, которые она говорила своему бывшему мужу, отцу своего ребенка, каждую ночь. Репетировала, стоя перед зеркалом. И которые так и не смогла произнести.

– И что, он так ничего не сказал Лерику? – спросила мать, когда Лена, опустошенная, измученная, еле волочащая ноги, вернулась с сыном домой после первого занятия.

– Нет.

– И ты будешь это терпеть? – уточнила мать.

– Буду, – ответила Лена и рухнула на кровать. Надо было сходить в душ, почистить зубы, смыть с себя этот мучительный день, стереть грубой мочалкой, но у нее не осталось сил. Как и у Лерика. Он тоже после занятия рухнул в кровать, не раздевшись, и тут же уснул. Спал спокойно, глубоко, улыбался во сне.

На следующее занятие Виталий подарил Лерику настоящий нож, которым нужно затачивать карандаши, небольшой, с деревянной ручкой и необычным лезвием.