Конечно, поведение Панноама прикрывало его же ошибки. Но разве его лицемерие не служило общему благу? Если он вершил лишь видимость правосудия, если он предъявлял лишь подобие честности, то эти иллюзии и были сутью. Несмотря на свою фальшь, он предлагал народу образец для подражания, олицетворял необходимые достоинства. И разве так уж важно, что во тьме ночной он превращался в другого, – ведь никто о том не догадывался! Даже сокрытие своих тайн становилось у него чертой хорошего правителя.

Как мне не хватало гибкости! Вечно я красил его одной краской – либо белой, либо черной; теперь-то я буду его принимать во всем многообразии оттенков.

Направляясь к его дому, я хотел привлечь отца к началу моего правления, посоветоваться насчет кое-каких решений, а заодно и смягчить для него уход от дел.

Когда я вошел, он встретил меня громким смехом:

– А-а, Ноам, мне уже гораздо лучше.

– Вот и хорошо, отец.

Он протянул мне чашу с вином:

– Нура рассказала мне про твой бой с Робюром. Твоя рука не дрогнула. Я горжусь тобой.

– Я должен был это сделать.

– И ты это сделал. Поздравляю.

Панноам ткнул пальцем в ожерелье:

– Можешь вернуть его мне.

Я остолбенел.

Он уверенно шагнул ко мне и, не допуская ни малейшего моего сопротивления, снял с меня ожерелье и повесил себе на грудь.

Увидев мое перекошенное лицо, он криво усмехнулся:

– Что? Ты принял это всерьез?

– Но…

– Ноам! Спасибо, ты великолепно сыграл свою роль. Но теперь я одолел мимолетное недомогание, и все в порядке.

– Ты…

Он оставил игривый тон, замер и резко бросил мне:

– Засорение кишок не лишает меня власти. И не вручает власть тебе. Не смеши меня.

Я напряженно выпрямился:

– Отец, ты снова взялся за старое.

– Вчера я поступил так, как должен был поступить вождь вчера. Сегодня я делаю то, что вождь должен сделать сегодня. Ноам, я не мог драться, но нужно было защитить деревню: отправляя тебя уничтожить мерзавца, я действовал как глава деревни. Сегодня я здоров и возвращаю себе свою власть.

– Ты полагаешь, я не способен быть вождем?

– Для этого я тебя и растил. Но я еще в силах, мой мальчик, а ты подождешь моей смерти.

Он насмехался над моим удивлением и взял отеческий тон; его веселость и мнимая участливость больно меня ранили. Он мягко увещевал:

– Да, Ноам, надо подождать. Ведь я тоже ждал смерти моего отца Каддура.

– С ним было все иначе.

– Это почему же?

– Каддур умер внезапно во цвете лет. Боги и Духи забрали его полным сил. А ты…

– Что я?

– Кишки больше не тревожат тебя, отец. Но сможешь ли ты драться на одной ноге? Разве ты в хорошей форме? Одолеешь ли ты Робюра? И ты подвержен перепадам настроения, которые сказываются на твоих близких. Ты нездоров, отец. И ты почувствуешь себя лучше, когда уйдешь от власти.

Панноам молчал. Он мусолил одни и те же мысли, но никак не находил нужную. Я полагал, что за нехваткой доводов в голове у него прояснится.

Он резко выпрямился и впился в меня взором:

– Никогда!

Он кипятился, его била дрожь.