Он встретил меня радостно, но спокойно, не догадываясь о моих злоключениях.

– Давай поужинаем под открытым небом, мой мальчик, ведь скоро это удовольствие будет для нас недоступно.

Мы устроились на плоской скале; над нами тускло светила луна. Звезды источали рассеянный свет – они будто занавесились влажной вуалью.

– У меня правое колено ноет, – пробормотал дядя, – скоро выпадет снег.

Пока он разводил огонь, я поведал ему о своих приключениях. Он слушал меня раскрыв рот, но не проронил ни слова.

Когда я дошел до финальной сцены, в которой я доконал отца упоминаниями его ночных вылазок и истории Барака и Елены, глаза моего дяди заблестели, и я прочел в них радость отмщения.

Я замолчал, и Барак воскликнул:

– Ты не попрощался ни с матерью, ни с Нурой?!

– Нет.

– Вот и прекрасно! Когда прощаются, либо не уходят, либо уходят плохо.

Я вдруг разозлился на них обеих.

– Во всяком случае, они получили то, что хотели!

– О чем ты?

– Они хотели не моего возвращения, а рассчитывали спасти Панноама и деревню.

Уязвленный, я добавил:

– И поддержать свое положение женщин вождя. Они меня использовали. Как и Панноам.

Я понимал, что преувеличиваю их расчетливость, но все же разве я их оболгал? Очевидно, Нура дорожила своими привилегиями, а Мама, хоть и обожала меня, явно упивалась ролью матери вождя. Обе они ощущали вкус власти. Как бы они отнеслись к Панноаму, лишенному привилегий? Что же они в нем ценили?

И тут моя роль в этой истории померкла в моих глазах. Я-то думал, что действую по своей воле, а я просто выполнял то, что Мама, Нура, Панноам и даже Тибор от меня ожидали. Я был их орудием! Вот остолоп!

Барак склонился ко мне:

– Выходит, я тебя чуть не потерял?

Он понимал, что я мог и не вернуться, и упрекал себя, что так беспечно ожидал моего возвращения. Я пристально на него смотрел: эта пышущая здоровьем гора мускулов с буйной гривой волос и всклокоченной бородой скрывала чуткое сердце. Досада в глазах, виноватая улыбка и озабоченная складка на переносице так явно говорили о дядиной искренности, столь отличной от отцовского криводушия, что мне захотелось обнять его.

Барак понял мои чувства. Он порывисто схватил меня и крепко стиснул. Прижатый к его мощному торсу, я еле дышал, но не пытался высвободиться; меня накрыла могучая волна его нежности. Почему он не мой отец?

– Дядя, я хотел сказать еще одну вещь.

– Да, мой мальчик?

– Ведь мы заслужили женщину?

И мы рассмеялись.

* * *

Настали холода.

Поутру медленно подползли белесые тучи, тяжело груженные снегом. Они лениво оккупировали все небо, скрыли его полностью, и свет померк. Первые хлопья кружили нерешительно, как неопытные разведчики, прощупывающие местность; они исчезали, едва коснувшись земли. За ними подтягивались целые батальоны, все более мощные, заволакивая небо белесой пеленой.

Снег шел несколько суток. Спасаясь от холода, мы нацепили меховую одежду – куртки, штаны, варежки – и постоянно поддерживали в хижине огонь. Питались мы скудными припасами, хранившимися под слоем гальки.

Всякое ненастье еще больше сплачивало нас с дядей. Проникнутые глубоким благоговением перед высшими силами, мы наслаждались зрелищем, дарованным нам Природой, Богами и Духами. Барак никогда не тревожился – он восхищался. Будь он захвачен сильнейшим ураганом, он лишь упивался бы им.

Он не раз говорил, что со времен его детства Озерные земли все больше разогревались – и зимой, и летом. Преобладала теплая погода.

– В прежние времена Озеро оставалось подо льдом по пять месяцев, а в наши дни лед стоит месяц или два, не больше.