Вода замерзла, и Барак очень волновался. Если вы думаете, что одиночество приохотило его к нечистоплотности, то вы заблуждаетесь. Барак нечасто подстригал свою буйную шевелюру и бороду, но гигиену соблюдал строго. Он надраивал себя золой, а потом принимал либо ванну, купаясь в речке, либо душ, стоя под водопадом. А вооружившись пористым камнем, он регулярно скреб свои бронированные пятки. После еды он начищал белоснежные зубы тростником, затем ополаскивал мятным отваром.

Вечерами, когда он отправлялся к Охотницам, я замечал у него проблески кокетства: он умащивал свое тело медом, немного выжидал, а потом совершал в речке омовение и возвращался с гладкой сияющей кожей. Перед уходом он укрощал свою гриву с помощью животного жира, натирал запястья, темя и щиколотки цветками пижмы, которую хранил в горшке; эти желтые цветочки распространяли камфорный запах, и кто-то звал это растение душечником, а кто-то козельником. Тибор во время наших прогулок говорил мне, что пижма отпугивает клещей и травяных вшей, и заключал из этого, что, коль скоро пижма отгоняет мелкую живность, она, вероятно, выталкивает и маленьких человечков, способствуя схваткам роженицы.

Зимой Барак обустроил нашу пещеру резервуарами для воды. Он ежедневно наваливал снега в выдолбленные стволы, снег таял, и эти стволы превращались в корыта с водой: одни предназначались для питья, другие – для кухонных нужд, третьи – для умывания. Даже зимой, при скудных возможностях омовения, Барак не изменял своему идеалу чистоты.

– Готов, мой мальчик?

Мы припасли подарки. Зимой дичь редко выбиралась из нор – многие звери впадали в спячку, – но если уж на это отваживалась, то оставляла на свежем снегу недвусмысленные отметины. Не столь проворные, оцепеневшие зверюшки, будь то заяц, землеройка или выдра, падали замертво, настигнутые камнем из нашей пращи. Лук и стрелы были не нужны. Тела животных недолго оставались на снегу теплыми, они быстро остывали и темнели; мы хранили их во льду за пределами нашей пещеры, и это было так хорошо налажено, что одна утренняя охота снабжала нас пищей на несколько дней.

В подарок Охотницам дядя подбил косулю. Когда он взвалил ее себе на плечи, я понял, что он старательно поддерживает свою репутацию щедрого великана.

Мы шли, стараясь держаться высоких мест. Природа играла всеми цветами радуги, всеми оттенками белого, серого, голубого и зеленого. Хоть я и укутался, мороз пробирал меня до костей, и я от холода стучал зубами, стараясь не привлечь дядиного внимания; но Барак не сбавлял темпа, и я наконец согрелся.

Подойдя к небольшому утесу, Барак трижды крикнул совой – то был условный знак. Камень дрогнул, и то, что поначалу я принял за кустарник возле рыжей скалы, оказалось хворостом, прикрывающим кожаный полог.

Появилась Охотница. Она увидела Барака, их глаза встретились. Она подняла полог и пригласила нас войти.

Просторную пещеру там и сям освещали плошки с фитилями. В нос мне ударили десятки запахов: и копченого кабана, и жареного муфлона, и плесени, и овощного супа, и гнилых фруктов, и навоза. При входе дремали гнедые лошади, коренастые и мускулистые; почуяв нас, они пугливо заржали. По пути Барак сказал мне, что Охотницы обладают даром приручать и объезжать диких лошадей.

– Ах, племянник, видел бы ты Охотницу, скачущую на лошади верхом, вцепившись в гриву…

Он объяснил мне, что Охотницы этой Пещеры живут без мужчин. Они позволяют им приближаться, только когда сами того желают, но никогда не делят с ними кров. Они не хотят быть самками ни на старый манер, ни на новый. Обыкновенно у Охотников женщина наравне с мужчинами загоняла дичь, выслеживала ее и убивала; ее заботы мало чем отличались от мужских до того момента, пока ей не приходило время рожать. Рожала она нечасто – от силы раз в пять лет, – но занималась ребенком долго, по нескольку лет кормила грудью.