Панноам молчал. Он мусолил одни и те же мысли, но никак не находил нужную. Я полагал, что за нехваткой доводов в голове у него прояснится.

Он резко выпрямился и впился в меня взором:

– Никогда!

Он кипятился, его била дрожь. Едва он это понял, его затрясло еще сильнее.

Чтобы положить конец этой унизительной сцене, я шагнул к отцу и занес руку, чтобы сорвать с него ожерелье. Он вцепился в него и злобно прошипел:

– Неужели ты и правда решил, что я отдал тебе власть, несчастный дурень?

Я помолчал и ответил так же враждебно:

– Зря я тебе поверил – мне следовало помнить, что ты постоянно воруешь чужое.

– О чем ты?

– Да это твой конек… У Барака забрал Елену. У меня забрал Нуру. А теперь забрал у меня власть.

При имени Барака мой отец вздрогнул и выпучил глаза. Он не понимал, как я мог об этом узнать. Я воспользовался его растерянностью и нанес решающий удар:

– Не говоря уж о твоих сокровищах… Да, сокровищах! Или трофеях? Я о том, что ты награбил у сельчан руками Охотников. Да не делай удивленное лицо! Эти мешки, которые ты годами прячешь на Медвежьей скале. Интересно, захаживал ли туда хоть один медведь? Ты уже так давно врешь всем и обо всем.

Панноам пошатнулся и ухватился за стену. Он был в смятении и боялся на меня взглянуть.

Он сжал челюсти. Его лицо исказилось яростью. Он рванулся вперед, схватил два меча и один из них протянул мне:

– Давай драться.

– Что?

– Ты хочешь власть? Возьми ее. Давай драться.

Я отшатнулся:

– Никогда.

– Почему?

– Драться с отцом?

– Давай драться!

Он наставил на меня меч. Я не шевельнулся. Он замахнулся, чтобы втянуть меня в драку. Я как будто окаменел. Он в ярости прыгнул вперед и лезвием оцарапал мне плечо.

Свободной рукой я прижал ранку, чтобы остановить кровь.

– Давай драться! – взревел он.

Я смерил его взглядом. Чеканя каждый слог, я произнес:

– Я не стану драться с тобой.

– Почему? Почему? – вопил он, потрясая оружием.

– Потому что я выиграю!

Я бросил меч к его ногам и быстро вышел.

Он кинулся на пол, рыча от гнева: ненависть, досада и отчаяние охватили его.

Я карабкался по косогорам, и меня пьянила свобода. Я не бежал из деревни, а возвращался к лесной жизни, которую я для себя выбрал. Каждый шаг прибавлял мне сил, все мое тело звенело, в жилах закипала кровь, и я едва сдерживался, чтобы не пуститься бегом.

Кончено! Хватит с меня интриг, соперничества и предательств! Я распрощался с деревенской жизнью, с этой сетью ловушек, которая ранит и душит, я расстался с отцом, который растил меня лишь для своих нужд. Панноам врал, утверждая, что он готовил меня к власти. Если практика власти требовала обмана и грабежей, он должен был предупредить меня и обучить этим уловкам. Но ему было сподручней держать меня в неведении и наслаждаться моим восхищением. Красоваться передо мной, рядиться в обличье честности, щеголять героическими замашками было для него важней. Характер отца был изъеден гордыней.

Я оставил его, поверженного и униженного, – он верещал, как заяц. Панноам понял, что я расстался с младенческой невинностью и знаю о его коварстве, – и он меня проклинал. Какая прекрасная новость! Пусть он меня ненавидит, да, пусть ненавидит всей душой! Его ненависть освобождает меня.

Я долго шел и мало-помалу успокоился. В последние недели, даже при солнце, каждый новый день был все более колючим и зябким. Надвигалась зима.

Когда спустилась ночь, я добрался до хижины Барака.