|
Он искал их обоих, но желал, чтобы ему удалось встретить Еву одну; он желал, но не смел надеяться на столь редкий случай, как вдруг, сверх всякого чаяния, желание его исполняется: он подстерегает Еву одну; она стояла в покрове душистого облака, наполовину скрытая в цветах. Вокруг ее густо рдели пышные розы; она часто наклонялась, приподнимая и давая опору нежным стебелькам каждого цветка, головки которых, хотя роскошно испещренные пурпуром, золотом, лазурью, уныло опускались, не имея подпоры. Ева нежно подвязывает их гибкою миртою, не помышляя, что сама она, прекраснейший из всех цветков, также нуждается в поддержке, что лучшая опора ее так далека, и так близка гроза! Враг приближается к ней; много прополз он тропинок под тенью статных кедров, пальм, сосен, то явно и смело, то скрываясь среди цветов или в чаще густо переплетенных кустарников, окаймлявших с обеих сторон дорогу и насаженных тут рукою Евы. Не могли сравниться с этим очаровательным местом ни сказочные сады Адониса, воскрешенного богами, ни сады знаменитого Алкиноя, принимавшего у себя сына престарелого Лаерта[148], ни чудные те сады, где мудрый царь проводил сладостные часы с прекрасной египтянкою, своею супругой.
Сатана восхищается местностью, но еще более Евой. Так, когда человек, долго заключенный в стенах многолюдного города, где тесно сжатые дома, дым, нечистоты заражают воздух, выходит в летнее утро подышать чистым воздухом деревень и веселых сельских ферм, все доставляет ему наслаждение: он вдыхает аромат злаков и душистого сена, запах стад и ферм; всякий сельский вид, всякий сельский звук приводит его в восхищение; если же, подобно легкой нимфе, пройдет мимо прекрасная дева, все, чем он так восхищался, в его глазах еще более украшается ею; но сама она все превосходит, все прекрасное соединяется в ее взорах. С таким же восторгом взирал змей на эту цветущую местность, очаровательное убежище Евы в такой ранний час утра, в таком одиночестве. По небесному облику она была похожа на Ангела, но женственность придавала ей еще более нежности. Ее невинная кротость, каждое движение, полное прелести, вдруг побеждают всю злобу Сатаны, сладко усыпляя в нем ярость жестокого намерения, которое привело его сюда. Дух зла становится на минуту чужд зла; в этот короткий промежуток он чувствует себя до глупости добрым, – вражда, коварство, ненависть, зависть, мщение, все было обезоружено в нем. Но адское пламя, всегда бушующее в его груди, не дает ему покоя в самом Раю; оно скоро лишает его блаженного чувства и увеличивает его терзания. При виде счастья, не существующего для него более, лютая ненависть пробуждается в нем с новою силой, и все свои злобные мысли он выражает так: «О мечты, куда завлекли вы меня! Какой сладкий обман очаровал меня до того, чтобы мог я забыть, зачем пришел сюда! Не любовь привела меня, не надежда вместо Ада вкушать здесь наслаждения Рая, нет, ненависть, надежда разрушить все счастье, кроме счастья разрушения; все другие радости для меня потеряны. Итак, надо пользоваться счастливым случаем, который улыбается мне теперь. Я вижу женщину… она одна, – вот самая удобная минута для нападения. Мужа нет с нею; я далеко обозрел всю местность, здесь поблизости его не видно. Его высший ум, сила, гордое мужество внушают мне более опасений. Хотя он создан из земного праха, но, по могучему сложению его членов, это не ничтожный соперник; и он еще неуязвим, а я подвержен боли! Так унизил меня Ад в сравнении с тем, чем был я на Небе, так ослабили меня адские муки! Прекрасна, божественно прекрасна женщина! Она достойна любви богов, но не страшна мне, хотя красота и любовь внушают страх, если не приближаться к ним с заклятой ненавистью, ненавистью тем более ужасной, что она должна быть искусно скрыта под видом любви. Вот мой путь, – он приведет ее к верной гибели». Так говорит враг человечества, вселившийся в змея (ужасный жилец!), и направляет путь к Еве, не пресмыкаясь по земле волнообразными изгибами, как это было позже, но стоя на хребте, служащим основанием целому лабиринту извивающихся одно над другим колец. |
