|
Испугался и только потеху испортил, князь тоже встревожился. Поглядите, какой сидит хмурый... Пятнадцать, шестнадцать... Ну и палят, как в сражении! Девятнадцать, двадцать! - Тише там! Князь хочет говорить! - закричали вдруг с разных концов стола. - Князь хочет говорить! Воцарилась мертвая тишина, и все взоры обратились на Радзивилла, который стоял могучий, как великан, с кубком в руке. Но что за зрелище поразило взоры пирующих!.. Лицо князя в эту минуту показалось гостям просто страшным: оно было не бледным, а синим, деланная, неестественная улыбка судорогой исказила его. Дыхание всегда короткое, стало еще прерывистей, широкая грудь вздымалась под золотой парчой, глаза были полузакрыты, ужас застыл на этом крупном лице и тот холод, какой проступает в чертах умирающего. - Что с князем? Что случилось? - со страхом шептали вокруг. И сердца у всех сжались от зловещего предчувствия; лица застыли в тревожном ожидании. А он между тем заговорил коротким, прерывающимся от астмы голосом: - Дорогие гости! Многих из вас удивит, а может быть, и испугает моя здравица... но... кто предан мне и мне верит... кто воистину хочет добра отчизне... кто искренний друг моего дома... тот охотно поднимет свой кубок... и повторит за мною: vivat Carolus Gustavus... с нынешнего дня милостивый наш повелитель! - Vivat! - подхватили послы Левенгаупт и Шитте и десятка два офицеров иноземных войск. Однако в зале воцарилось немое молчание. Полковники и шляхта ошеломленно переглядывались, словно вопрошая друг друга, не потерял ли князь рассудка. Наконец с разных концов стола донеслись голоса: - Не ослышались ли мы? Что все это значит? Затем снова воцарилась тишина. Неописуемый ужас и изумление отразились на лицах, и все взоры вновь обратились на Радзивилла, а он все стоял и дышал глубоко, точно сбросил с плеч тягчайшее бремя. Краска медленно возвращалась на его лицо; обращаясь к Коморовскому, он сказал: - Время огласить договор, который мы сегодня подписали, дабы все знали, чего надлежит держаться. Читай, милостивый пан! Коморовский поднялся, развернул лежавший перед ним свиток и стал читать ужасный договор, который начинался следующими словами: “Не ведая в нынешнее смутное время меры лучше и благодетельней и потеряв всякое упование на помощь его величества короля, мы, правители и сословия Великого княжества Литовского, вынужденные к тому необходимостью, предаемся под покровительство его величества короля шведского на нижеследующих условиях: 1) Совместно воевать против общих врагов, выключая короля и Корону Польскую. 2) Великое княжество Литовское не будет присоединено к Швеции, но соединено с нею тою же униею, каковая доныне была с Короною Польскою, то есть народ во всем будет равен народу, сенат сенату и рыцари рыцарям. 3) Свобода голоса на сеймах будет невозбранною. 4) Свобода религии будет нерушимою...” Так читал Коморовский в объятой тишиною и ужасом зале, но когда он дошел до параграфа: “Акт сей подписями нашими скрепляем за нас и потомков наших, клянемся в том и даем поруку...” - ропот пробежал по зале, словно первое дыхание бури всколыхнуло лес. Но буря не успела разразиться: седой как лунь полковник Станкевич воскликнул с мольбою в голосе: - Ясновельможный князь, мы не верим своим ушам! Раны Христовы! Ведь прахом пойдет все дело Владислава и Сигизмунда Августа <Великий князь Литвы Ягайло (в польском произношении Ягелло) получил при принятии христианства имя Владислав. |
