Изменить размер шрифта - +
Встал. Усмехнувшись, показал на то место в указе, где написано, что брать он может, кого найдёт нужным.

Воевода сердито пошевелил мохнатыми бровями. Однако спорить не стал. Против царицыной воли не пойдёшь.

А Волков, теперь уже не оборачиваясь ни к воеводе, ни к сенатскому подпоручику, всё более и более властно стал диктовать писцу одно за другим имена своих актёров.

Воевода слушал и только с неприязнью покряхтывал: эк распоряжается.

— Ещё Якова Шумского, цирюльника, пиши, — сказал писцу Волков.

— Для причёсок берёшь? — осведомился Дашков. — На что он тебе? И без твоего в столице цирюльники найдутся...

— Яков Данилович Шумской — один из лучших наших актёров, — не глядя на Дашкова, через плечо кинул ему Волков.

В список отъезжающих рядом с Шуйским внесли также Ивана Нарыкова и Алексея Попова.

— Теперь записывай девушку, — строго сказал Волков, снова обращаясь только к писцу.

— Зазноба? — спросил Дашков. В глазах у него сверкнули весёлые огоньки. — Смотри ты!

Фёдор Григорьевич голоса не повысил, но ответил с резкостью:

— Актриса нашего театра! — Писцу велел: — Пиши: Анастасия... — и замялся. Как Настина фамилия?

— Как фамилия? — спросил писец, обмакивая в чернила гусиное перо. — Фамилию-то какую ставить?

Волков вспомнил и сказал:

— Пиши: Анастасия Протасова.

— Кого? Кого? — встрепенулся вдруг воевода. — Это из каких она? Твоя фабричная?

— Крепостная помещика Сухарева, — ответил Волков.

— Крепостная? — протянул воевода.

— Да, крепостная.

— Чья, говоришь, сухаревская?

— Сухаревых, — подтвердил Волков.

Воевода не унимался:

— Каких Сухаревых? Никиты Петровича?

— Никиты Петровича.

— А он что же, Никита Петрович, отпускает её? Или как? — продолжал допытываться воевода.

— А хоть бы и не отпускал?! — почти с вызовом проговорил Волков. — Мне-то что? Имеется указ. А там ясно сказано...

— Где там сказано? — спросил воевода, и глаза его стали круглыми и сердитыми. — Где там про крепостных-то сказано?

Сам он отлично понимал: по этому указу можно было бы крепостную девушку послать в Петербург играть в комедиях. Приказать Сухаревым — это, конечно, нельзя. Но уговорить вполне можно. Де, мол, царская воля!

Ан нет! Этого не будет...

С Лизаветой Перфильевной Сухаревой ему спорить ни к чему. Никак нельзя. Это раз. Собственная жена со свету его сживёт, если он чем-нибудь обидит Сухаревых. Как-никак, кумовья...

Но главное — кто воевода здесь, в Ярославле: он или кто другой? Ишь ты, какой выискался, этот молодчик... Раскомандовался! Больно прыток!

Воевода поднялся с места. Выпрямился. Роста был могучего, собой дороден. В упор взглянул на Волкова, ткнул пальцем в указ:

— Где тут крепостного звания, а ну-ка? Покажи?

Фёдор Григорьевич с удивлением, а скорее даже в недоумении смотрел на воеводу. Чего он взвился? Против царицыного указа?

Воскликнул:

— Да сказано же: кто потребен, из всяких чинов...

— А про имущество господское и крепостные души ничего не сказано, — с упрямством проговорил воевода. — Ты мне не ври...

Еле сдерживая себя, повысив голос, не глядя в указ, а прямо в лицо воеводы, Волков начал читать на память слово в слово, как там написано.

Воевода не дал ему кончить. Оборвал:.

— Говорю, нет ничего! — И, обернувшись к писцу, приказал: — Сухаревскую крепостную там вычеркни.

Волков побледнел. Весь словно налился гневом. Крикнул:

— А я говорю, не смей вычёркивать! Не позволю.

Быстрый переход