Изменить размер шрифта - +
Но их постигло разочарование: никакой позорной тайны, кроме бездарности архитектора, соединившего три дома в один, там не хранилось; это была просто пустая, ничья комната. Громоздкая передняя часть дома выходила на Кинг-стрит, в ней позади мастерской укрылась нижняя гостиная с большим окном, из которой по двум ступенькам можно было выйти прямо на улицу. Странной особенностью лавки было отсутствие вывески. Когда-то давно на ней висела большая вывеска, ее сорвал и сбросил на Площадь памятный всем ураган. Мистер Бейнс решил вывеску не восстанавливать. Он вообще не одобрял «кичливости» (как он выражался) и поэтому даже слышать не хотел о такой штуке, как распродажа. Его ненависть к «кичливости» дошла до того, что он и простую вывеску стал воспринимать как проявление этого порока. Неосведомленным людям, желавшим найти лавку Бейнса, приходилось наводить справки. Для мистера Бейнса возвратить вывеску означало бы не только примириться с нынешним помешательством на неблаговидной саморекламе, но даже участвовать в нем. Подобная сдержанность мистера Бейнса в вопросе о вывеске была воспринята вдумчивыми членами общины как свидетельство того, что уровень принципиальности мистера Бейнса выше, чем они предполагали.

Констанция и Софья были дочерьми этого славного представителя рода человеческого. Других детей у него не было.

 

II

 

Они прижались носами к окну мастерской и глядели на Площадь сверху вниз по прямой, насколько это позволял выступающий фасад. Мастерская находилась над отделом дамских шляп и шелковых изделий. А над отделом шерстяных и рубашечных тканей располагались гостиная и спальная родителей. В поисках модных товаров нужно было подняться по винтовой лестнице, и вы, еще не добравшись до верхней ступеньки, уже видели просторную комнату, вдоль окна и одной стены которой тянулся прилавок красного дерева, на полу лежал желтый линолеум, стояло множество картонок, великолепное псише и два стула. Из-за того что подоконник был ниже прилавка, между оконным стеклом и задней стороной прилавка образовалась щель, в которой вечно исчезали столь важные предметы, как ножницы, карандаши, мел и искусственные цветы — еще одно свидетельство бездарности архитектора.

Прижаться носами к окну можно было, только встав коленями на прилавок, что девушки и сделали. У Констанции носик был очень мило вздернут, у Софьи же был изящный римский нос; она была очень хороша собой — красива и изящна. Обе они сильно походили на скаковых лошадок, трепещущих от полноты нежных и буйных жизненных сил, в них бурно, колдовски играла кровь, они были невинны, хитры, лукавы, чопорны, сентиментальны, невежественны и удивительно мудры. Одной было шестнадцать, другой пятнадцать лет. В этом возрасте человек, если он искренен с самим собой, непременно считает, что ему уже нечему учиться, ибо за последние полгода он познал все без остатка.

— Вот она! — воскликнула Софья.

По Площади, от угла Кинг-стрит, шла женщина в новой шляпке с розовыми лентами и в новом голубом платье, приспущенном в плечах и весьма пышном внизу. Шляпка и платье, сопровождаемые беспощадными взглядами Констанции и Софьи, плыли к северу сквозь немое, освещенное солнцем безлюдье Площади (в четверг пополудни торговля прекращалась повсюду, кроме кондитерской и одной аптеки) в поисках романтической встречи. Где-то под шляпкой и платьем витала душа Мэгги, прислуги Бейнсов. Мэгги появилась в лавке еще до рождения Констанции и Софьи. Семнадцать часов в сутки она проводила в кухне, расположенной в подвале, а остальные семь — в комнатке на чердаке, из дому она выходила только по воскресным вечерам, чтобы посетить церковь, и еще один раз в месяц — в четверг после обеда. Ей было строго запрещено приводить в дом «поклонников», но разрешалось, правда, лишь в редких случаях и в виде огромного одолжения, принимать у себя в подземной берлоге тетку из Лонгшо. Все, да и она сама, считали, что «место» у нее хорошее и относятся к ней хорошо.

Быстрый переход