Папен, как бездомный, бродил по Парижу. Но, несмотря на неудачи, он был полон новых идей.

Сейчас он обдумывал возможность применения воздушного насоса для перекачки воды. Появилась мысль о замене пороха в двигательной машине Гюйгенса другим телом, которое могло бы расширяться и сжиматься. Папену во что бы то ни стало нужно было на опыте проверить возможность замены пороха парами воды. Он считал, что если в цилиндр налить воду и затем нагреть ее, то образующийся пар заставит поршень двигаться. Если после этого воду остудить, пар сгустится, осядет, и под поршнем образуется пустота. Атмосферный воздух, давя на поршень, заставит его опуститься, и машина будет производить полезную работу.

Но как и где проверить эту мысль на практике? У Папена не было ни лаборатории, ни мастерской, чтобы проделать даже самый простой опыт.

В свободные минуты, отдыхая от математических работ, которыми он стал усиленно заниматься, Папен читал газеты. При этом, по привитой ему Гюйгенсом привычке, он больше пользовался иностранными газетами, чем французскими. Из немецких, голландских, английских газет он узнавал не только о том, что делалось за границей, но и о жизни самой Франции. И он увидел ее совсем не такой, какой изображала французская печать. Все говорило о том, что близится день, когда жизнь гугенота во Франции станет невозможной.

Папен понял наконец, что дело не только в богословских спорах. Вопросы веры служили лишь благовидным прикрытием истинных противоречий между двумя лагерями, борющимися за власть во Франции. С одной стороны, это были аристократы, придворная знать, которой была выгодна сила абсолютной централизованной монархии; с другой — нарождающаяся буржуазия и часть земельного дворянства. Деспотическая власть короля связывала их, мешала буржуа свободно развивать торговую и ремесленную деятельность, а дворянам — укреплять и умножать земельные владения.

Во главе этого лагеря недовольных также стояла кучка аристократов, противников двора.

Первый лагерь — королевский, поддерживаемый всесильным духовенством, объявил себя борцом за единственно правоверную папскую католическую церковь и под ее знаменем боролся с недовольными, прикрывавшими свои выступления флагом «свободной протестантской церкви».

Приверженцы протестантской, или реформатской, церкви, последователи Кальвина, носили во Франции имя «гугенотов». Само собой разумеется, что масса гугенотов — несколько сот тысяч рядовых членов протестантских общин — искренне воображала, что борется за право молиться по-своему; она и не подозревала, что ее пламенная борьба «за веру» является лишь следствием борьбы за власть двух враждующих лагерей придворных.

Гугеноты, которые в силу своего протеста против существующего порядка собирали под свое знамя всех недовольных, и не подозревали, во имя чего, собственно, ведутся так называемые «гугенотские войны». Они не знали, что их аристократические вожаки — принцы и герцоги — боролись вовсе не за новую, свободную Францию, а мечтали о возвращении к старому, феодальному порядку. Им нужна была лишь независимость от короля и право эксплуатировать свои владения без вмешательства центральной королевской власти.

Понятно, обо всем этом в иностранных газетах, которые читал Папен, говорилось довольно туманно — ведь и они прикрывали свои нападки на королевскую Францию идеями протестантского вероисповедания. Зарубежные протестанты — немцы, голландцы и англичане, исконные враги Франции, — уверяли, что французский король угнетает гугенотов только за то, что они-де являются носителями новых идей, идей раскрепощения человеческой совести от ига папской церкви, а следовательно, и борцами за свободу знания, свободу мысли. Это было верно постольку, поскольку во Франции Людовика Четырнадцатого ни один писатель, поэт или ученый не мог сказать ни слова, если слово это не восхваляло блистательного Короля Солнца и окружающую его клику придворных.