Так вот, пройдясь по рынку — именно по рынку, а не по супермаркету, ибо только там имелась теоретически допустимая возможность купить нечто нестандартное, — коммандер Рекс Петтит возвращался в свой “Опель”. Здесь он внимательно осматривал покупки на предмет обрывания ценников, лейблов и прочих демаскирующих мероприятие меток. Ликвидировал их, если таковые имелись. Теперь подарки для каждого из членов семьи наличествовали. Вот только после этого он разворачивал шины домой.

Он никогда не звонил. Мобильная связь в 2030‑м была делом привычным и доступным по цене почти всем. Однако во время рейса делать это было нельзя, в связи с недопущением выбалтывания военных секретов, в том числе и о местоположении судна, ну а если бы он выдал себя во время поездки по городу, то разоблачил бы свой маленький всегдашний секрет. Может быть, домашние о нем догадывались и несколько подыгрывали'? Кто знает. Однако всегда создавалось ощущение, что к дому он подкатывал неожиданно.

9

Обработка сырья

Но однажды, в один очень теплый, погожий денек мир уже привычной безысходности внезапно раздувает пары и как‑то очень уж быстро укатывает прочь — даже не верится. Хотя вполне может случиться, что происходит такое во вполне обыденную, приевшуюся другим погоду, ибо проверить по ощущениям невозможно: жизнь в замкнутом помещении обладает своими минусами Так вот, в этот теплый денек ты вначале замечаешь признаки чего‑то нового. Но если по чести, то сильно не настораживаешься; ты так влился в местный специфически пакостный колорит, ты так сильно погряз, выше коленей, по горло, в мерзостности настоящего, что пользуешься моментом рассосать его приторность по делу. Например, вздремнуть. Пусть не полагается лежа — нет охоты бодриться от электрифицированной дубинки, — но ведь можно и сидя. Даже стоя. Списывать, списывать к чертям это прокисшее никуда не ведущее время. И ведь нет никакого желания даже раздумывать о том, почему и что. В плане того, почему не дергают на допрос? Почему не выпускают на прогулку? Почему, в конце концов, еще до сей поры не кормили? И кстати, узнать, до какой, собственно, поры, до какого часа конкретно невозможно. Дополнительный фактор воздействия на человека двадцать первого века — лишение часов.

И таким вот, с неизвестной погодой и смутно определимыми временем суток, деньком привычный поезд замешанной на отчаянии скуки внезапно растворяется в прошлом. Ибо у этого законсервированного мира вокруг неожиданно обнаруживается будущее. И вначале оно, как водится, заявляет о себе каким‑то неясным бормотанием за дверями, каким‑то топтанием на пороге. Все не решается, мямлит за дверью, боясь потревожить замороженное настоящее. Потом что‑то там гремит, тарахтит. И ясно, не ключи — местные на магнитной памяти — полная бесшумность срабатывания — никто не слышит, разве что какой‑нибудь электрочувствительный морской скат. А может, это и не грохот — заглушённые стенами выстрелы или даже пальба орудий? В конце концов, почему не первое? Во всех административных единицах Соединенных Штатов мораторий на смертную казнь давным‑давно отменен. Вдруг производящие дознание психологи‑антропологи пришли к выводу о том, что заморские пленники помогли следствию насколько возможно и теперь в их услугах никто не нуждается? Вот и идет пальба по недвижным, пристегнутым наручниками мишеням.

Однако не очень верится Пусть тут местами и Средневековье, но дубинки все‑таки с электрическим шпунтиком, как в читанной когда‑то в детстве, а явившейся из совершенной уже древности книжки “Незнайка на Луне”. Так что как‑то уж больно примитивно — ружья на изготовку, да еще на заднем дворе. Ходят телевизионные слухи, будто даже в родной, но прошлого века, Москве такое делалось в катакомбах Лубянской площади.