|
Ни девушки, ни пса не было и в помине. Стоило, наверное, вздохнуть с облегчением и принять любую вполне оптимистическую версию — девушка ушла, девушки вообще не было промелькнувшее видение — плод неокрепшего после малярийной горячки сознания. Но Теофил заклацал зубами и сжался в комок — то, что видел он, что переполняло сейчас ледяным ужасом его мозг и дрожащее тело, можно было выразить лишь словом СМЕРТЬ. Он рванулся в чашу, что бы навсегда покинуть эти места.
— Знаешь что мучает меня больше всего? — рассказчик устремил на Севана мрачный взгляд: — Даже в самом искреннем признании, я не могу определить наверняка, куда так стремительно рванулось мое тело — к озеру, чтобы вырвать из взбесившегося водоворота девушку, или прочь — в спасительную тьму леса. И почему я упал? Ведь не нарочно же? Или все же… Ах, ты не веришь… Я не выдумываю, клянусь… Иногда я знаю точно, знаю со всей последней убежденностью, что не отступился бы, если даже из меня по капле выпускали кровь… Я знаю — было мгновение, когда я не думал о собственной шкуре, я рвался спасти ее… — Верю. Ох, как хорошо я понимаю тебя, герой. Печальный конец вышел у твоей сказки, — Севан улыбнулся с горьким сожалением, сжал руку Фили и повернул к себе ладонь: — Ну-ка, глянем на предначертания судьбы. — Ты и в хиромантии разбираешься? — Филя протянул обе руки. — У меня на правой и левой рисунки сильно не сходятся. — Я так, маленечко что-то секу, — Севан присмотрелся к линиям и с улыбкой сложил ладони больного. — Порядок! Жить будешь. А способности у тебя экстраординарные зафиксированы. Глубокая линия воображения. — Благодарю, — кривя губы, выдавил Теофил. — Намек понял. — Крепись, парень, — Севан поднялся. — Ты прав… Мне надо отдохнуть. Спасибо, что заехал. Захлопни за собой дверь, — повернувшись к стене, Филя уткнулся носом в пыльную диванную спинку. — Стыдно, стыдно, ой, как же все хреново у тебя выходит, Моцарт… И холодом пронизывают мозг наступающие в с металлическим лязгом слова… Никелированной луной… ой… ой… вещь, вещь…
16
— Моцарт, друг ты мой сердечный… Н-да… Дразнила шпана дворовая Трошина Моцартом. Витька Игнатов — вундеркинд местный их науськал. Игнатов в музыкальной школе учился, где преподавала мать Трошина и, видать, сильно Витьку достала. Наплел он всем, что Теофил Амадей Моцарт враль и колдун, который будет отравлен другом… — откинувшись на спинку кресла, человек взял со стола листок: — Нет, не колдун он, душа светлая. Вот послушай, как проникновенно пишет: — По-моему, впечатляет, трогает, цепляет чем-то. Хотя, у Беллы Ахмадуллиной, ясно, покруче будет. Человек за большим начальственным столом в солидном кабинете, захлопнул папку. Крупный пузатый добряк с мягким бульдожьим лицом и русым чубом, старательно зализанным кверху, был, разумеется, Николай Дмитриевич, а в папке содержались листки с отпечатанными на машинке стихами. Посвящались они, в основном, все некой ВК и сопровождались рисунками симпатичной мышки. Рисовали мягким фиолетовым «шариком» — мышка танцующая, мышка мирно спящая в лукошке, мышка испуганно кутающая в шубу довольно аппетитно обрисованный бюст. Да и под балетной юбочкой, задранной хвостатой танцовщицей виднелся соблазнительный треугольник. Мышка или белка. Хвост, во всяком случае богатый, беличий, а мордочка глазастая и кокетливая. Рисовал Филя и стихи писал он же. Курносая красотка в строгом костюме солидной секретарши молча ожидала, пока шеф изучит доставленные материалы. |
