Так прошел остаток дня. Темнота, просыпаясь, наваливалась с запада и с удовольствием принялась лакомиться дневным светом – отхватывала ломтями от небосвода, от чудно окрасившихся на закате далей, от лесной полупрозрачной светлоты. Тем не менее, несмотря на победу ночи, света в округе все еще хватало. Потемнели, но сохранились контуры ветвей, обломанных сучьев, удивительной, мерцающей черным, массой выделяясь на фоне противоположного берега река. Чуть посвечивал и как бы колыхался облитый серебристым сиянием ствол апельсинового дерева, в развилке которого расположились Этиоль и Гомо. Повсюду – выше, ниже, по бокам – семьями отдыхал лесной народец. Самки прижимали детенышей, кормили младенцев грудью; малышня постарше присмирела и под присмотром стариков сидела в рядок на ветках. Взрослые самцы дремали вполглаза.

– Они обычно приходят оттуда, – сказал Гомо. – Переправляются через реку. Должно быть, живут в высоких деревьях на том берегу.

Годы пастушеской жизни и череда опасностей обострили слух и зрение Этиоля до такой степени, с какой не могут сравниться возможности среднего человека. Он и в деревне славился своей чуткостью, его всегда высылали в дозор. На этот раз он тоже первый услышал глухой шлепок. Сразу напрягся, чуть сменил позу, вгляделся в ту сторону, откуда донесся тревожный звук. Над черной гладью реки тенью мелькнуло что‑то неуловимое, летучее. Это же птица!.. Неожиданно птица взмыла к звездам, затем вновь – со свистом – бросилась вниз, послышался шлепок, наконец мощный, словно выдох, взмах крыльев, и последнее, что сумел различить Этиоль, было серебряное пятнышко забившейся в когтях хищника рыбы.

Но движение на этом не кончилось. На фоне леса, покрывавшего заречье, вдруг очертилась какая‑то еще более черная мрачная масса. Скопище непроглядной мглы росло и скоро, уже на этом берегу, начало делиться на отдельные контуры.

Гомо подал сигнал тревоги. В ту же секунду забывшиеся в дремоте воины похватали оружие. Старики, женщины и дети сбились в визжащий, тявкающий, орущий на все голоса гигантский ком. Войско заняло позиции вокруг соплеменников, а наиболее опытные бойцы собрались возле предводителя.

Эхомба устроился на корточках на толстом отростке, приготовил копье. Воздух вокруг него был пропитан едким запахом мускуса, который выделяла вся неисчислимая стая обезьян в момент опасности.

– Вот они, – наконец прошептал Гомо и ткнул дротиком куда‑то вбок. – Почему они не хотят оставить нас в покое?

– Вы – легкая добыча, – ответил воин и, передвинувшись, слился со стволом дерева. Теперь его и в двух шагах не разглядишь. Насчет своего запаха он не беспокоился: в такой густой вони не до тонких струек человеческого пота.

– Послушай, Гомо, – тихо спросил Этиоль, – вы всегда обороняетесь подобным образом? Я уже вижу ваши слабые места.

Существо менее разумное оскорбилось бы, однако придавленный грузом ответственности вожак не мог позволить себе становиться в позу.

– Вот как? Какие именно?

– Сейчас времени нет, объясню позже.

Серп луны скрылся за облаком, и число надвигающихся слельвов сосчитать стало невозможно. В любом случае их было больше, чем группа, и меньше, чем орда.

В мгновение ока враги оказались на деревьях. Они хорошо ориентировались в темноте и сразу выбрали верное направление: попытались с наскока прорваться к убежищу, где прятались самки и детеныши. Воины, охранявшие убежище, принялись обстреливать их стрелами, отчаянно тыкали своими легкими дротиками в тени, чем‑то очень напоминавшие летучих мышей. Оружие обезьян вряд ли могло нанести серьезный ущерб этим тварям, да и попасть во врага во тьме и суматохе было трудно.

Эхомба, оказавшийся на фланге атаки, издал боевой клич родного племени и отчаянно дрался бок о бок с обезьянами.