— Тубус это, там этюды, картины…

 

— Ага. А это что — дипломат, что ли?

 

— Этюдник! — заорал я.

 

— Если там умные люди, попрут они сдавать тебя в художественный, понял? Художник ты. В Москву надо.

 

— Иди к черту! Там меня ждут не дождутся, в художественном. Как же!.. И… поздно уже. У меня здесь документы. Приняли меня. Понимаешь, приняли! Назад хода нет.

 

— Ерунда, а если был ошибочный ход?

 

— Ну тебя!

 

Он убеждал меня всю дорогу и так разбередил душу, что хоть плачь.

 

На аэродром мы приехали рано и, позавтракав, устроились в зале ожидания в уютном уголке, где уже сидел красивый сероглазый мужчина лет за шестьдесят, гладко выбритый, в модном, явно зарубежном костюме. Багаж почти как у меня… чемоданчик, правда, подороже, из настоящей кожи, мольберт, тубус, этюдник через плечо.

 

Я сразу уставился на него, раздумывая и не решаясь заговорить. Он, кажется, тоже не прочь был поговорить. Первым осмелился Виталий:

 

— Простите, вы художник?

 

Незнакомец представился: художник Михаил Михайлович Протасов, москвич, но родом из Иркутской области. Регулярно ездит навещать мать и сестру-агронома, а также писать этюды. Сейчас работает над серией портретов: «Сибиряки конца двадцатого века».

 

— Молодой человек тоже художник? — любезно поинтересовался он мною, кивнув на мольберт.

 

Тоже, как вам это понравится! До чего славный!

 

— Я не художник, я курсант летного училища. Еду на занятия.

 

— А это? — снова кивнул он на этюдник и прочее.

 

— Это… просто я уже не могу не писать, вот и взял с собой. Виталий вертелся, будто сидел на раскаленной сковороде, и с ходу выпалил Протасову всю мою биографию, не зажмешь ведь ему рот.

 

Михаил Михайлович посмотрел на часы.

 

— Покажи, пожалуйста, свои работы, — обратился он ко мне.

 

— Да они не закончены…

 

— Ничего, покажи наброски.

 

Что поделаешь, откровенно говоря, мне было любопытно, что скажет этот столичный художник, специалист.

 

Особенно Протасова поразила картина «Байкал священный». Байкал с высоты… Помните, я стоял на краю высоченного обрыва и впервые понял, почему Байкал в народе называли священным. Как я был тогда душевно потрясен, и как мне потом отчаянно хотелось перенести на холст это пронзившее меня ощущение тайны и благоговения.

 

— Ну, парень… — сказал художник. — Да у тебя же талант божьей милостью, как говаривали в старину наши учителя. Думаю, нет, уверен, что твоя встреча с Байкалом была для тебя редкой удачей, которая может обернуться творческим счастьем. А теперь познакомимся вплотную… — Он назвал училище, в котором вел отделение живописи. И заявил, что он меня не отпустит, заберет в Москву, билеты возьмем на ночной рейс.

 

— Но меня приняли в летное… неловко.

 

— Я сам объясню им все и заберу твои документы.