— Но меня приняли в летное… неловко.

 

— Я сам объясню им все и заберу твои документы.

 

И так как я еще мялся в нерешительности, Протасов спокойно и веско сказал:

 

— Искусство требует человека целиком. Ни с кем делить его не любит. И самый большой грех — зарыть свой талант в землю. Пошли, ребята, пора.

 

Так я не стал ни летчиком, ни космонавтом, потому что меня приняли на отделение живописи.

 

Мама ожидала от меня телеграмму из летной школы, вместо того получила из Москвы. Представляю, как она всплескивала руками и кричала: «Это, конечно, очень хорошо, что он будет художником, он же так талантлив, но… так молниеносно принимать решения?! Нет бы сесть, подумать, посоветоваться… Легкость в мыслях необыкновенная. Ну и жук!»

 

Виталий восстановился на третьем курсе.

 

Был я, конечно, у Марины, уже на Кутузовском проспекте: ее родители вернулись из дальнего плавания. Маринка готовится к поступлению в университет на биологический. Хочет стать генетиком.

 

Но у Маринки я был уже потом. Первым долгом я навестил жену своего покойного отца художника Никольского. Жил Никольский на набережной Мориса Тореза, на пятом этаже. Из окон было видно небо, Москву-реку, в которой отражались небо и Кремль — его каменные стены, древние храмы и темно-зеленые деревья.

 

Квартира была двухкомнатной: большую угловую комнату с балконом занимал когда-то Никольский. Все сохранилось, как при нем, — и это была мастерская.

 

— Он здесь и жил и работал? — удивился я.

 

— Дали ему мастерскую, одну на двоих, но напарник мешал ему работать: чересчур говорливый был… Выпьешь кофе?

 

— Спасибо. С удовольствием. — За кофе Мартина Яновна сказала, запинаясь:

 

— Тебе до сих пор не сообщили… Евгений Сергеевич ведь был… твоим отцом.

 

— Я знаю, теперь уже знаю. Жаль, что мне не сказали раньше. А я ведь поступил учиться в художественное… Отделение живописи. Он был бы доволен, мой отец.

 

— Да, он очень бы обрадовался. И я рада. Будет два художника, отец и сын, как два Рериха — Николай Рерих и Святослав Рерих. Если бы ты еще его фамилию взял… как псевдоним. Художники тоже иногда берут псевдонимы, как и артисты.

 

— Подумаю, — сказал я, чтобы не обидеть ее.

 

— Эти все картины твои, Андрюша, все этюды, и краски, и кисти. Все — твое. Я предлагала Ксении Филипповне, но она отказалась наотрез, квартиру, мол, захламлять…

 

— Теперь у мамы большая квартира. Я возьму все, что отец хотел мне оставить. А вы отберите все, что вам дорого.

 

Когда я собрался уходить, Мартина Яновна несмело произнесла:

 

— Ты будешь меня навещать иногда? Я совсем одна осталась. Я тебе много расскажу о твоем отце.

 

— Спасибо. Я буду к вам заходить.

 

Я шел домой по опустевшей Москве — было уже поздно, кончились последние, сеансы в кино — и думал о маме, об Андрее Николаевиче, Алеше, Христине, Тасе, Дроздове, Кузькине, моих приятелях-шоферах, с кем я работал целый год.

 

На первую же практику я поеду в Зурбаган.