– Так что нам делать? – хрипло спрашиваю я. – Что мы вообще можем сделать?

– Единственное, на что мы способны, – регулировать симптомы. – Мама снова берет меня за руку. Пальцы у нас ужасно холодные. Мы с ней как два слипшихся кубика льда. – Милый, речь идет об уходе в последние отведенные ему дни. Мы даже не успеем переоборудовать дом в хоспис, так что он останется здесь до… – она осекается.

– Хоспис? – сдавленно повторяю я, не в силах сдержать стон. – Серьезно, что ли?

Она кивает.

Почему все это происходит? И почему именно с ним? Я не знаю человека добрее папы. Он всегда в первую очередь заботится о других. О детях. О жене. О сотрудниках. Даже о незнакомцах, которых встречает на улице.

Гребаный рак. Гребаная болезнь, которая пытается украсть у меня папу. Я отказываюсь верить, что ничего нельзя сделать.

– Должен же быть какой-то способ, – говорю я.

– Никаких вариантов. Рак проник в органы. Распространился по всему телу, – она рвано выдыхает. – Онколог говорит, ему осталось несколько дней.

Я так ошеломлен, что не могу отвести от мамы взгляда, а внутри снова закипает гнев.

– И почему же, черт возьми, ты ничего не сказала нам раньше?

– Потому что он не хотел, – настаивает она. – Он не хотел, чтобы его дети знали, что он умирает. Не хотел, чтобы вы стали иначе к нему относиться. Он не…

– Нет, я услышал достаточно, – я резко встаю. – Я хочу повидаться с отцом.

Глава пятидесятая

Шейн

Несчастья

Мама ведет меня вверх по лестнице, в отделение онкологии. Мы останавливаемся в приемной, и я мельком вижу сестру. Мэри-Энн бросается ко мне и сжимает в объятиях. Она не плачет, но вид у нее ужасно напуганный. Запрокинув голову, она смотрит на меня и говорит:

– Папочка скоро умрет.

И в этот момент я готов разрыдаться.

– Знаю, – я опускаюсь на колени и снова ее обнимаю. – Я сейчас вернусь, малышка, ладно?

Мама ведет меня по коридору и останавливается перед закрытой дверью.

– Он здесь. Я дам вам немного времени наедине.

Кивнув, я толкаю дверь и захожу в палату. Помещение белое и стерильное, а гудение приборов нарушают только редкие сигналы и приглушенный звук шагов из коридора. Жалюзи закрыты, а флуоресцентный свет бьет по глазам.

Я заставляю себя сосредоточиться на кровати. На кровати, где лежит мой отец.

Поверить не могу, что мы виделись всего несколько дней назад. Под глазами у него темные круги. Лицо испещрено морщинами – он всегда любил посмеяться, и теперь следы былого веселья особенно отчетливы. А еще он выглядит так, будто за сутки похудел фунтов на пятьдесят.

Как вообще это случилось? Каким образом он так быстро угас?

– Привет, сынок. – Голос у него хоть и тихий, но твердый. Такой же, как всегда. Папин голос.

– Надо было сказать мне, – бесцветно говорю я.

Я останавливаюсь в изножье кровати. Мне не заставить себя сесть на стул возле него. Мой взгляд скользит по папиным ладоням, по его рукам, по капельнице и трубкам. Мама сказала, он на куче обезболивающих, но взгляд у него ясный.

– Я не хотел, чтобы ты волновался.

– А как не волноваться? Взгляни на себя! – я, не сдержавшись, повышаю голос. Потом, спохватившись, перевожу дух. Сердце бьется как ненормальное.

– Подойди, сядь.

– Нет.

– Шейн.

Ощущение собственной беспомощности сдавливает горло.