Я снова начинаю плакать.

– Пообещай, Шейн.

Мне удается кивнуть. Я крепче сжимаю его руку.

– Обещаю.

– Хорошо, – он тихо посмеивается. – Осталась всего одна просьба, клянусь, больше ничего не потребую.

У меня не выходит рассмеяться в ответ. Душевная боль слишком велика.

– Пообещай, что позаботишься о маме и сестре. Мне надо услышать, как ты это скажешь.

– Конечно, позабочусь. Я всегда буду заботиться о них.

– Хорошо, – повторяет он.

На мгновение в палате повисает тишина. Я слушаю, как папа дышит – кажется, снова поверхностно. Слабо. И взгляд у него затуманивается.

– Ты как? – спрашиваю я.

– Да просто устал. Может, немного вздремну.

– Мне позвать маму?

– Давай.

Утерев слезы, я направляюсь к выходу, но у самой двери папа окликает меня.

– Я люблю тебя, сынок.

– Я тоже люблю тебя, папа.

Три дня спустя отец умирает.

Глава пятьдесят первая

Шейн

Просто не хочу здесь находиться

– Ты нормально? – беспокойно спрашивает Диана.

На дворе воскресенье. Пять дней назад папа умер в больнице. Я, мама и моя сестра были рядом.

Не знаю, может, он специально все так устроил. Может, знал, что все случится прямо сейчас. Было утро, мы сидели у него в палате и смотрели телевизор – я на стуле, а Мэри-Энн у него на кровати, прижавшись к его груди. Мама взяла ноутбук и пошла вниз – надо было поработать, и тут папа неожиданно попросил Мэри-Энн:

– Может, сходишь за мамой, приведешь ее сюда? Побудем немного вместе, вчетвером.

Мэри-Энн тут же бросилась вниз, а вернулась уже с мамой. Через пятнадцать минут папы не стало.

Думаю, у него было предчувствие.

Теперь мы дома, в Хартстронге. Собралась толпа соболезнующих, и горе витает в воздухе подобно густому, удушающему дыму. Все тихо переговариваются, время от времени кто-нибудь шмыгает носом. В углу гостиной – стол, утопающий в цветах и венках, на нем – большое черно-белое фото моего отца. Я не могу смотреть на него без слез, а потому стараюсь держаться от этого угла как можно дальше.

На сами похороны допускали только ближайших родственников. Папу похоронили в Берлингтоне, рядом с его родителями. Они тоже оба умерли молодыми – я понял это, стоя на кладбище и глядя на их памятники. Дедушке на момент смерти было чуть-чуть за шестьдесят, бабушке – пятьдесят пять. Жизни обоих унес сердечный приступ. А вот на папину долю выпал сраный рак, которого у него в семье вообще никогда не было. У вселенной хреновое чувство юмора.

Когда мы вернулись из Берлингтона, Диана ждала нас дома. Она приехала заранее – помочь маминым родителям подготовить дом к поминкам. Теперь она стоит рядом. На ней черное платье до колен, а с лица не сходит встревоженное выражение.

– Что? О, я в порядке.

Озираясь, я гадаю, сколько еще нам придется здесь пробыть, сколько все эти люди будут находиться у меня дома, подходить с печальными лицами и выражать соболезнования. Люди повсюду. Кого-то я знаю, кого-то нет, и бесконечный поток лиц складывается в размытую мозаику горя.

Я стараюсь сохранять спокойствие, держать себя в руках, но у меня уже пот начинает течь по шее. Комната расплывается перед глазами. Хочется сбежать, пока меня не настигли очередные дальние родственники, с которыми я не виделся годами. Все они говорят одно и то же: какая трагедия, что у меня больше нет отца, как они мне соболезнуют.