– Шейн. Не похоже, что ты в порядке.

– Просто не хочу здесь находиться, – шепчу я Диане.

– Знаю. – Она берет меня за руку и слегка сжимает пальцы.

Мама вместе со своей сестрой-близняшкой, моей тетей Эшли, стоит у стола с закусками. Глаза у нее покраснели от слез, пролитых на похоронах. Она сжимает в руке бумажный платочек и время от времени рассеянно промокает лицо. Люди поочередно подходят выразить ей свои соболезнования.

В другом конце комнаты Джиджи и Райдер разговаривают с моей сестрой.

Господи, моя сестра! Она лишилась отца. Мы оба лишились. Но она еще такая маленькая. Я-то, по крайней мере, провел с ним почти двадцать два года, а ей всего десять.

Мэри-Энн замечает мой взгляд, и уголки ее губ слегка приподнимаются в печальной улыбке. У меня разбивается сердце, и я крепче сжимаю руку Дианы.

Здесь и Беккетт, и еще несколько ребят из команды. Приехал даже тренер Дженсен со своей женой Айрис – я видел, как долго они разговаривали с моей мамой. Пришло много моих друзей по старшей школе, и прямо сейчас ко мне приближается знакомая фигура.

Темные глаза Линси полны сочувствия.

– Линди.

Диана отпускает мою руку, и я делаю шаг вперед, обнимаю бывшую девушку.

Она прижимается щекой к моей щеке и шепчет:

– Мне так жаль. Я очень любила твоего папу.

– Знаю. Спасибо, что пришла.

Когда я отступаю, Линси кивает Диане.

– Привет, Диана.

– Привет, – откликается та.

Во всей этой ситуации нет ничего неловкого. Она лишь вгоняет в тоску. Здесь все вгоняет в тоску. Так что, когда мама просит уделить ей пару минут наедине, я с радостью соглашаюсь. Вот только она отводит меня в папин кабинет, то есть практически в камеру пыток.

Куда ни глянь, повсюду отец. Здесь семейные фотографии, его книги, коробки, которые он разбирал в День благодарения.

– Он ведь не просто так решил устроить уборку на чердаке? – тихо спрашиваю я.

Мама качает головой.

– Нет. Он искал самые ценные свои вещи, хотел передать их вам с сестрой.

Я всхлипываю – резко, так что становится тяжело дышать, и мама тут же заключает меня в поистине яростные объятия.

Утрата… абсолютна. Я никогда подобного не чувствовал за всю свою жизнь. Будто в груди образовалась дыра, будто кто-то вырвал кусок из самого моего естества, оставив на его месте лишь боль и пустоту.

– Все нормально, милый, – шепчет мама.

– Нет, не нормально. Его больше нет.

– Знаю.

– И что же в этом нормального?

– Иначе нельзя. Иначе я просто утону в своем горе, – шепчет она.

Впервые за несколько дней я как следует рассматриваю ее. Я так беспокоился за себя и за Мэри-Энн и думал о папе на больничной койке, что совершенно перестал уделять внимание собственной матери. И теперь я осознаю, что она совершенно раздавлена.

– Тебе приходится скверно, – я беру ее за руку и подвожу к одному из кресел, жду, пока она сядет.

– Верно, – признает она. – Мне тяжело. Я влюбилась в него еще в старшей школе, – сдавленно произносит она. – Шейн, что нам теперь делать? Как мне жить без него?

Я тянусь к ней, намереваясь обнять, но мама вскакивает со стула и подходит к папиному столу.

– Как мне жить в этом доме? – она обводит руками кабинет. – Я не могу здесь оставаться.

– И не надо, – заверяю я.