— Просто давай думать, что, спустя долгие годы, мы будем вспоминать эти события и…

— Ты издеваешься?

Они лежат в темноте, прислушиваются к глухому завыванию ветра, проносящегося сквозь развитую стеклянную витрину.

Наконец, Джессика садится и говорит:

— Не могу заснуть. Рон, я очень хочу пить. Из-за того вина и этих долгих блужданий… У меня явно обезвоживание.

— Ладно, видела котелок, что стоит у того искусственного костра?

— Да.

— Возьми его, выйди на улицу и набери снега. И плотно утрамбуй его. Я пока посмотрю, смогу ли разжечь ту походную плиту.

До того, как Рон стал пластическим хирургом тринадцать лет назад, он был заядлым туристом. Проводил бесчисленные выходные в Каскадных горах и даже во время учёбы в медицинском умудрялся выкраивать каждый месяц по неделе для похода в горы.

Пока Рон стоял в темноте у фальшивого костра и пытался разобраться с газовой походной плиткой, он осознал, сколько всего изменилось за прошедшее десятилетие. Ему потребовалось минут пять, чтобы выяснить, куда крепить красный баллон с газом.

Он прикручивает баллон и слышит, как Джессика залазит обратно через разбитую витрину и проталкивается мимо вешалок с одеждой.

— Как дела? — спрашивает она.

Он зажигает спичку и подносит её к горелке.

Плита загорается.

Когда огонь начинает угасать, пожрав малую толику пропана, Рон открывает вентиль газа на баллоне, и ленивое рыжее пламя превращается в глухо ревущее синее.

— Ставь сюда.

Она ставит котелок на плитку.

— Надо взять три бутылки из-под воды — я видел их у рюкзаков — и наполнить водой. Чтобы заполнить этот котелок, нам понадобится много снега.

Пока Джессика идёт за следующей порцией снега, Рон садится рядом с одним из манекенов и следит за плитой, регулируя огонь и помешивая пластиковой ложечкой снег.

Понадобилось чуть больше времени, чем Рон рассчитывал, но вскоре у него получается пол котелка растопленного снега. Он сливает его в бутылку, которая раньше принадлежала милому белокурому манекену в обтягивающей розовой спортивной майке.

— Джесс, ты ещё долго? — кричит он.

Проходит минута.

Он натягивает куртку и мокрые, промёрзшие ботинки. Он выключает плитку, поднимается и идёт к входу в магазин мимо кассового аппарата к разбитой витрине.

В разбитое стекло залетает порывами ветер.

Рон выходит на тротуар.

— Если ты здесь, Джесс, я с тобой разведусь к чёртовой матери, потому что это абсолютно не смешно…

Никакого ответа. Лишь тихое шуршание падающих на его куртку снежинок.

Рон видит три бутылки из-под воды, лежащие в снегу, и замечает несколько дорожек следов, ведущих к тротуару.

В шести метрах впереди всё скрывает тьма и снег.

Наручные часы сигналят полночь. На мгновение Рона накрывает ужас, такой сильный, что мужчину вот-вот вырвет, но он заталкивает это давно не возвращавшееся ощущение в забытый уголок разума. Последний раз оно посещало его в годы учёбы на медицинском — тогда он часто просыпался по ночам в холодном поту, убеждённый, что у него не хватит способностей удержать равновесие в горах.

В морозной, снежной тишине Рон идёт по тротуару. Щёки снова начинают гореть. В правой руке мужчина сжимает пугающего вида ледоруб с всё ещё болтающейся на лезвии этикете с ценой.

Он не раз спал на природе в пустынном Национальном парке Каньонлэндс или у подножия Денали. Осенние ночи на Аляске были тихими (когда, наконец, замолкают москиты), и ему не раз казалось, что он слышит далёкое жужжание звёзд, похожее на работающую турбину.

Но сейчас, когда он идёт по пустым улицам Лон Кона зимней ночью, тишина совершенно другая — скорее, не отсутствие вокруг признаков жизни, а скрывание за маской, и в ней нет ни крупицы мира и спокойствия.