Где-то Джеврие сейчас?

А в это время она была еще в Стамбуле, под строгим надзором в доме одного цыгана на Сулукуле. Она, не переставая, плакала, и чем больше плакала, тем сильнее ее били. Она не чувствовала боли, пусть бы ее убили, все равно. Ее даже в уборную не отпускали одну. Через несколько дней ее увезут куда-то в сторону Текирдага и не отпустят до тех пор, пока она не забудет сына Ихсана-эфенди.

Среди взрослых, огромных и усатых музыкантов Джеврие все время думает о своем Джевдете-аби. Больше всего ее огорчает, что она не послушалась Джевдета, когда тот предупреждал ее, чтобы она ничего не говорила Кости, и проболталась ему.

«Ох, если бы я не проговорилась! Лучше бы мне язык вырвали!» — думала она.

— Посмотрите, опять плачет, — ворчала старая Пембе. — Я тебе сейчас голову разобью.

— Ну и разбей! — со злостью ответила девочка.

Рядом сидел музыкант Хасан-ага с большими усами и чистил свою зурну. Он замахнулся и ударил зурной Джеврие по лицу. Со стоном она упала вниз лицом и громко заплакала: Хасан рассек ей губу. Теперь она понимала, что спасения нет. Неужели они заставят ее забыть Джевдета-аби? Нет, нет и нет!

— Я удавлю тебя, — снова закричала старуха, — удавлю!

Руки девочки окрасились кровью, капавшей из разбитой губы.

12

Обычно улыбающееся лицо кассира сегодня было серьезным.

— Не знаю, ничего не знаю! — Ихсан-эфенди растерянно развел руками. — Недостача, как ни прикидывай, не могла быть более одной-двух сотен лир. А на самом деле…

Он встретился взглядом с кассиром.

— Подумай хорошенько, — сказал тот, — может, жена подшутила над тобой или еще кто-нибудь?

— Жена? Ты сказал: жена? Моя жена не станет так зло шутить! Она ни разу не залезла ко мне в карман. А ведь это казенные деньги!

— Но кто же тогда?

— Не знаю, я ведь сказал, не знаю!

Кассир пристально посмотрел на бухгалтера. Вот так история! Если бы речь шла о какой-нибудь сотне, даже двухстах лирах, можно было бы как-то замять дело, пока еще никто ничего не знает. Ну, подождал бы… Старику могли бы помочь близкие, друзья, как-нибудь выкрутился бы. Но ведь не хватает трех тысяч лир!

Он снова взглянул на Ихсана-эфенди. Тот стоял, опустив плечи, бледный как смерть. Его рука, которой он держался за край конторки, дрожала. Никогда еще с ним не случалось ничего подобного.

Он тяжело вздохнул.

— Что у вас там такое? — спросил вдруг бухгалтер.

Кассир, стараясь избежать взгляда начальника, уткнулся в счета. Ему-то в конце концов все равно, но ведь жаль беднягу.

— Я вас спрашиваю, Ихсан-эфенди, — повысил голос бухгалтер. — Почему не отвечаете?

Ихсан-эфенди уставился пустыми глазами на начальника. Но так и не проронил ни слова.

— Что вы на меня так смотрите?

В большой комнате все ручки были брошены на столы, замолк скрип перьев, стук пишущих машинок и арифмометров. Все повернулись к Ихсану-эфенди. Со стариком сегодня что-то случилось. Странный, очень странный у него взгляд. Почему он не отвечает? А какой бледный!

Бухгалтер встал и подошел к Ихсану-эфенди.

— Что с вами, старина?

Ответа не последовало. Он взял Ихсана-эфенди за руку. Холодная как лед рука дрожала.

— Вы больны?

Снова пустой, бессмысленный взгляд.

— Что с ним случилось, кассир?

— Не знаю, господин бухгалтер.