Теперь, когда приходилось удерживать штурвал огромным напряжением мускульной силы, Богачев не мог смотреть вперед. Пот заливал глаза. Чтобы удерживать штурвал у груди, надо было как можно крепче упираться плечами в спинку кресла.

Поэтому сейчас было видно только небо. Вернее, то, что обычно называют небом.

Неба настоящего не было – была серая кашица, противная, как октябрьская липкая грязь.

– Нёма, – попросил Павел Брока, – узнай, как дела на "Науке", сообщи наши координаты на восьмерку и стань рядом: поищи льдинку.

– Есть.

– Геворк, нам еще далеко?

– Примерно час сорок минут лёту.

Богачев сразу же вспомнил струмилинский рассказ о том, что отец не признавал слова "примерно". Он очень сердился, когда слышал это слово, и всегда требовал точного ответа – до секунды.

"Отец был прав, – подумал Павел, – только так можно было поступать в обычные дни, когда рейс проходил спокойно, а не так, как сейчас. Учить надо в спокойной обстановке. И потом я не имею права никого учить, потому 'что я сам ученик".

– Спасибо, Геворк, – сказал Павел.

– Я передал координаты, на "Науке" все спокойно, "СП-8" дает плохой прогноз.

Видимости почти нет.

– Хорошо. Ищи льдинку.

– Есть.

Павел посмотрел на Володю Пьянкова. Тот был в поту, и у него дрожали жилы на шее от напряжения. Пьянков тоже посмотрел на Богачева. В глазах у него была злость и совсем не было страха. Он тянул на себя штурвал что было силы. Павел подумал, что если им придется так держать штурвал еще в течение десяти-пятнадцати минут, то силы вконец оставят их.

Богачев вспомнил, как он штурмовал Эльбрус два года тому назад. Там был один парень – сильный и красивый. Он первый поднялся на вершину и сказал:

– Мускульное напряжение при спуске – для зайцев. Считайте меня соколом.

И, оттолкнувшись палками, он понесся вниз на лыжах.

– Стой! – закричал ему вслед руководитель восхождения.

Но парень не остановился. Он исчез в белом сверкающем снежном поле. Оно, казалось, просматривалось далеко-далеко, вплоть до скал, черневших внизу. Но парень исчез в этом открытом снежном поле через мгновенье. Его нашли через час.

Он был внизу, у самых скал. Он лежал на спине, и из носа и изо рта хлестала кровь. Резкий спуск вниз, с неба на землю опасен так же, как и резкий взлет с земли в небо.

– Володя, – сказал Богачев, – давай попробуем постепенно отпускать штурвал, а потом так же постепенно принимать его на себя. Только постепенно, а не резко.

– Есть…

Они стали постепенно отпускать штурвал. Самолет шел по-прежнему совсем низко над океаном. Но он не стал опускаться еще ниже, хотя Богачев и Пьянков слегка отпустили штурвал.

– Хорошо, – приговаривал Богачев, – очень хорошо, Володя, просто очень хорошо…

Так продолжалось минуты две-три. Потом самолет резко повело вниз.

Пьянков хотел было принять штурвал резко на себя, но Богачев сказал:

– Спокойно, Вова.

И начал осторожно выжимать штурвал на себя. Но самолет тянуло вниз. Его тянуло вниз неуклонно – невидимой и страшной силой. Так у Павла бывало во сне. Во сне всегда самое страшное – всемогущее, и ничего с ним нельзя поделать. Победить это всемогущее и страшное можно только одним – надо проснуться. Павел зажмурился, потом резко открыл глаза, снова зажмурился и снова открыл глаза, но увидел он то же, что и мгновение назад. Он увидел серую хлябь неба и зеленоватый стеганый чехол на потолке кабины.

– Резко! – скомандовал он Пьянкову.