– Да, – сказал Вернон.

САТАНИНСКАЯ ПЛЯСКА

Двадцать маленьких чертей‑богов стояли на подстилке из пальмовых листьев. Их колени были вывернуты и согнуты, руки широко разведены; глаза зловеще блестели, а пасти искажала порочная ухмылка, и из них торчали раздвоенные языки, готовые ужалить. В пламени свечей казалось, что идолы пляшут. Кэрби моргнул, прокашлялся и сказал:

– Хорошо, Томми, очень впечатляет.

– И тебя проняло? – спросил Томми, опуская свечу пониже. Дьявольские тени увеличились и заплясали на стене хижины.

– Действительно прекрасно, Томми, – похвалил Кэрби. На улице шло торжество в честь Кэрби и Инносента. Розита с двумя индейцами все еще искала где‑то в темноте Валери Грин, но все понимали, что сегодня царицу джунглей уже не найти. Хорошо бы с ней ничего не стряслось.

В другой хижине Инносенту показывали домотканые накидки и отрезы, обработанные самодельными красителями. Томми воспользовался случаем и привел Кэрби сюда, чтобы доказать, что не терял времени зря и действительно сделал обещанных Чимальманов.

Образ, повторенный два десятка раз, плясал в неверном свете. Десять дюймов в высоту, семь в ширину. Каждая глиняная фигурка была приспособлена для возжигания благовоний, каждая немного отличалась от других. Все они выглядели старыми, потому что их подержали в земле и чуть побили.

Подделки. Маленькие фигурки из глины, воплощающие давно умершее суеверие, но по‑прежнему наводящие ужас. Чимальман ненавидел род людской и обладал достаточным могуществом, чтобы насолить ему. Кэрби не был индейцем‑майя, но чувствовал себя не в своей тарелке рядом с этим воплощением зла.

– Доволен, Кимосабе? – спросил Томми, и глаза его сверкнули так же ярко, как глаза демонов.

– Хороши, Томми. Спасибо и… э… пошли отсюда.

Томми хохотнул, и они вышли под ясное звездное небо. Селянам нравились празднества, но их тревожило исчезновение Шины, и они просто сидели кучками, тихо переговариваясь. Пласт дыма висел над землей, горшки с самогоном стучали о камни. На западе чернели горы, поглотившие Валери Грин.

Инносент больше не любовался поделками, а сидел на них. Из одной хижины вынесли тяжелое кресло красного дерева и водрузили у самого большого костра. Его покрыли цветной материей с узорами, настолько стилизованными за тысячелетия, что они утратили свой первоначальный реалистический смысл. На этом мягком троне и восседал Инносент, отвечая улыбками на робкие улыбки индейцев и держа в левой руке банку из‑под майонеза, почти доверху наполненную питьем.

– Инносент, – позвал Кэрби, подходя.

Сент‑Майкл с улыбкой повернулся к нему. Он не был ни пьян, ни «подкурен». Он казался просто счастливым и умиротворенным.

– Как ты, Кэрби?

– Прекрасно, – Кэрби огляделся в поисках сиденья, не нашел и опустился на землю рядом с левым коленом Инносента. – Ты‑то как?

– Все в порядке. Странный выдался у меня денек, Кэрби.

– У меня тоже, – Кэрби потрогал царапину от пули.

Индейцы вокруг них продолжали беседовать на своем языке, гостеприимно улыбаясь Кэрби и Инносенту. Томми и Луз сидели у какого‑то другого костра, поджидая Розиту.

– Сегодня утром я был в отчаянии, – признался Инносент. – Ты можешь в это поверить, Кэрби?

– Ты был немного не в себе.

– В основном с отчаяния. Я даже не плавал в бассейне, представляешь? Я не завтракал и не обедал.

– Нет, не представляю.

– А все любовь, Кэрби. В мои‑то годы вдруг взять и влюбиться.