Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что денегъ всё становилось меньше для уплаты по этимъ счотамъ, и хотя Филиппъ воображалъ, будто скрываетъ своё безпокойство отъ жены, она навѣрно такъ его любила, что не могла бытъ обманута самымъ неловкимъ лицемѣромъ на свѣтѣ. Только какъ она въ лицемѣрствѣ была искуснѣе своего супруга, она притворилась обманутой и играла свою роль такъ хорошо, что бѣднаго Филиппа смущала ея весёлость, и онъ началъ думать, что жена равнодушна къ ихъ несчастью. Ей не слѣдовало такъ улыбаться и быть такою счастливой, думалъ онъ, и по обыкновенію жаловался на свою судьбу своимъ друзьямъ. — Прихожу домой, терзаемый безпокойствомъ и думая объ этихъ неизбѣжныхъ счотахь, но смѣюсь и обманываю Шарлотту и слышу, какъ она поётъ, хохочетъ и болтаетъ съ дѣтьми. Она ничего не примѣчаетъ. Она не знаетъ, какъ домашнія заботы терзаютъ меня. Но до замужства она знала, говорю вамъ. Если я имѣлъ какую-нибудь непріятность, она угадывала. Если я чувствовалъ себя не совсѣмъ здоровымъ, вамъ надо бы вилѣть испугъ на ея лицѣ. "Филиппъ, милый Филиппъ, какъ вы блѣдны!", или: "Филиппъ, какъ у васъ горитъ лицо!" или: "вы навѣрно получили письмо отъ вашего отца. Зачѣмъ вы скрываете это отъ меня, сэръ? Вы никогда не должны скрывать, — никогда!" И въ то время, когда забота грызетъ мнѣ сердце, я смѣюсь такъ натурально, что она не подозрѣваетъ ничего и встрѣчаетъ меня съ лицомъ выражающимъ, полное счастье! Мнѣ не хотѣлось бы обманывать её. Но это досадно. Не говорите мнѣ. Досадно не спать всю ночь, терзаться заботами весь день, и имѣть жену, которая болтаетъ, поётъ и смѣётся, какъ будто на свѣтѣ нѣтъ ни сомнѣній, ни заботъ, на долговъ. Если бы у меня сдѣлалась подагра, а она смѣялась бы и пѣла, я не назвалъ бы этого сочувствіемъ. Если бы меня арестовали за долги, а она пришла бы съ хохотомъ въ долговое отдѣленіе, я не назвалъ бы этого утѣшеніемъ. Зачѣмъ она не сочувствуетъ? Она должна сочувствовать. Бетси, наша служанка, старикъ, ксторый приходитъ чистить сапоги и ножи, знаютъ въ какомъ стѣснённомъ положеніи я нахожусь. А моя жена поётъ и танцуетъ, когда я стою на краю раззоренія, ей-богу, она хохочетъ какъ будто жизни — комедія!

Мущина и женщина, которымъ Филиппъ повѣрялъ свой огорченія, покраснѣли и въ смиренномъ молчаніи повѣсили головы. Они были счастливы въ жизни и, кажется, очень довольны сами собой и другъ другомъ. Женщина, не дѣлающая ничего дурного, управляющая своимъ домомъ и семьёй, какъ моя… какъ жена покорнѣйшаго слуги читателя, часто становится — надо ли говорить? — слишкомъ увѣренной въ своей собственной добродѣтели и въ справедливости своего мнѣнія. Мы, добродѣтельные люди, любимъ подавать совѣты и значительно эти совѣты цѣнимъ. Когда Филиппъ жаловался намъ на веселость и живость своей жены, когда онъ съ горечью ставилъ въ контрастъ ея легкомысліе и беззаботность съ своимъ уныніемъ и сомнѣніемъ, главные друзья Шарлотты были поражены стыдомъ.

— О, Филиппъ! милый Филиппъ! сказала совѣтница, взглянувъ на своего мужа раза два, пока говорилъ Фирминъ:- Шарлотта дѣлала это, потому что она незаносчива и слушается совѣтовъ своихъ заносчивыхъ друзей. Она знаетъ всё и ея нѣжное сердечко наполнено опасеніемъ. Но мы совѣтовали ей не выказывать озабоченности, чтобъ не тревожить ея мужа. Она намъ повѣрила, и скрываетъ своё безпокойство, чтобъ не увеличить ваше, и встрѣчала васъ весело, когда ея сердце полно опасеній. Теперь мы думаемъ, что она поступила дурно, но она это сдѣлала, потому что она простодушна и повѣрила намъ, а мы подали ей дурной совѣтъ. Теперь мы видимъ, что между вами всегда должно было бы быть полное довѣріе.

Филиппъ повѣсилъ голову на минуту и закрылъ глаза. Мы знали, какъ было занято его признательное сердце въ эту минуту, когда его лицо было скрыто отъ насъ.

— Вы знаете, милый Филиппъ… сказала Лора, взглянувъ на мужа.

— Вы понимаете, вмѣшался ея мужъ: — если вы… то есть, если мы можемъ…

— Молчите! заревѣлъ Фирминъ съ лицомъ сіяющимъ счастьемъ.