Онъ ѣдетъ по Старой Паррской улицѣ именно въ ту минуту, какъ Филь выходитъ изъ Регентской улицы, по обыкновенію съ сигарою во рту. Онъ бросаетъ сигару какъ только усматриваетъ отца, и они вмѣстѣ входятъ въ домъ.

— Ты обѣдаешь дома, Филиппъ? спрашиваетъ отецъ.

— А вы, сэръ? Я буду обѣдать дома, если обѣдаете вы, говоритъ сынъ: — и если вы будете одни.

— Одинъ. Да. То есть, вѣрно придётъ Гёнтъ, котораго ты не любишь. Но бѣдняжкѣ не у кого обѣдать больше. Какъ, можно ли такъ ругать бѣднаго несчастнаго человѣка и стараго друга твоего отца?

Я боюсь, что у Филиппа вырвалось довольно крѣпкое выраженіе, пока отецъ говорилъ.

— Извините, это слово вырвалось у меня невольно. Я не могу удержаться. Я ненавижу этого человѣка.

— Ты не скрываешь своей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, говоритъ или, лучше сказать, стонетъ надёжный человѣкъ, основательный, счастливый, несчастный человѣкъ.

Много лѣтъ сряду видѣлъ онъ какъ сердце его сына чуждалось его, разузнало его и удалилось отъ него, и со стыдомъ, съ угрызеніемъ, съ болѣзненнымъ чувствомъ; не спитъ онъ по ночамъ и думаетъ, что онъ одинъ — одинъ на свѣтѣ. Ахъ! Любите вашихъ родителей, юноши! О Отецъ милосердый, укрѣпи наши сердца: укрѣпи и очисти ихъ такъ, чтобы намъ не пришлось краснѣть передъ нашими дѣтьми!

— Ты не скрываешь твоей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, продолжалъ отецъ тономъ который странно и больно укоряетъ молодого человѣка.

Голосъ Филиппа сильно дрожатъ, когда онъ отвѣчаетъ.

— Да, батюшка, а терпѣть не могу этого человѣка и не могу скрыть моихъ чувствъ. Я только-что разстался съ этимъ человѣкомъ. Я только-что встрѣтилъ его.

— Гдѣ?

— У мистриссъ Брандонъ.

Онъ краснѣетъ какъ дѣвушка при этихъ словахъ. Черезъ минуту его поражаетъ ругательство, срывающееся съ губъ отца и страшное выраженіе ненависти, которое принимаетъ лицо отца роковое, отчаянное, униженное выраженіе, которое часто пугало бѣднаго Филя и въ дѣтскомъ и въ мужскомъ возрастѣ. Филиппу не правилось это выраженіе, не понравился и взглядъ, который отецъ бросилъ на Гёнта, вошедшаго въ эту минуту.

— Какъ вы обѣдаете здѣсь? Вы рѣдко дѣлаете папа честь обѣдать съ нимъ, говоритъ пасторъ съ своимъ хитрымъ взглядомъ. — Вѣрно, докторъ, вы сегодня убьёте жирнаго тельца въ честь возвращенія блуднаго сына. Какая вкусная телятина!

Докторъ и пасторъ старались казаться и весёлыми, какъ думалъ Филиппъ, который мало принималъ труда скрывать свое собственное мрачное мы весёлое расположеніе. Ничего не было сказано о происшествіяхъ того утра, когда мой юный джентльмэнъ былъ нѣсколько грубъ къ мистеру Гёнту, и Филиппу не нужно было предостереженіе отца, чтобы не упоминать о своей прежней встрѣчѣ съ ихъ гостемъ. Гёнтъ, по обыкновенію, говорилъ съ буфетчикомъ, дѣлалъ косвенныя замѣчанія лакею и украшалъ свой разговоръ двусмысленными и грязными остротами. Докоръ проглатывалъ лекарство, подносимое ему его другомъ безъ малѣйшаго повидимому отвращенія, напротивъ, онъ былъ веселъ; онъ спросилъ даже лишнюю бутылку бордоскаго.

Только-что бутылка была поставлена на столъ, отвѣдана и провозглашена превосходной, когда — о! какая досада! — буфетчикъ является съ запиской на доктору, отъ одной изъ его больныхъ. Онъ долженъ ѣхать. Она больна не опасно. Она живетъ не далеко въ Мэй Фэрѣ.

— Ты съ Гёнтомъ кончи эту бутылку, если я не успѣю Воротиться; а если она будетъ кончена, ты спросишь другую, весело говорить доноръ Фирминъ. — Не вставайте, Гёнтъ… и докторъ Фирминъ уѣхалъ, оставивъ Филиппа одного съ гостемъ, къ которому онъ былъ грубъ утромъ,

— Паціенты доктора часто вдругъ дѣлаются больны, когда подаютъ бордоское, ворчитъ мистеръ Гёнтъ черезъ нѣсколько минутъ. — Нужды нѣтъ, напитокъ хорошъ — хорошъ! какъ кто-то сказалъ на вашемъ знаменитомъ ужинѣ, мистеръ Филиппъ — я не буду называть васъ Филиппомъ, такъ-какъ вы этого не любите.