— Вы одинъ? сказала Каролина:- а когда-то была женщина, которая посвятила бы себя вамъ одному — вы бросили её. Между нами всё кончено, Джорджъ Брандонъ. Много лѣта тому назадъ моя любовь къ вамъ схоронена въ той самой могилѣ, гдѣ лежитъ маленькій херувимъ. Но я люблю моего Филиппа и не хочу повредить ему, нѣтъ, никогда, никогда, никогда!

Когда докторъ уходилъ, Каролина проводила его въ переднюю и тамъ-то Филиппъ нашолъ ихъ.

Нѣжное «никогда, никогда» Каролины раздавалось въ воспоминаніи Филиппа, когда онъ сидѣлъ у Ридли между художниками и авторами, собравшимися у живописца. Филиппъ былъ задумчивъ и молчаливъ. Онъ не смѣялся громко, онъ не расхваливалъ и не бранилъ никого чрезмѣрно по своему всегдашнему обыкновенію.

У насъ такъ недавно былъ холостой ужинъ въ Темплѣ, что мнѣ кажется мы должны сдѣлать самый коротенькій визитъ холостой компаніи въ Торнгофской улицѣ, или дамы скажутъ, что мы слишкомъ любимъ холостыя привычки и удаляемъ нашихъ друзей отъ ихъ очаровательнаго и любезнаго общества. Романъ не долженъ много пахнуть сигарами, а его утончонныя и изящныя страницы не должны слишкомъ часто пачкаться грогомъ. Пожалуйста вообразите же болтовню художниковъ, авторовъ и любителей, собравшихся у Ридли. Представьте себѣ, что Джарманъ, миніатюрный живописецъ, выпившій болѣе водки чѣмъ всѣ присутствующіе, спросилъ своего сосѣда (sub voce), зачѣмъ Ридли не далъ своему отцу (старому буфетчику) пять шиллинговъ, чтобы онъ служилъ, прибавивъ, что, можетъ быть, старикъ пошолъ служить въ другое мѣсто за семь шиллинговъ съ половиной; Джарманъ расхваливалъ вслухъ картину Ридли и подсмѣивался надъ нею вполголоса; а когда какой-нибудь аристократъ входилъ въ комнату, онъ подлѣзалъ къ нему, разсыпался передъ нимъ въ раболѣпныхъ похвалахъ и лести. А какъ только тотъ повёртывался къ нему спиной, Джарманъ отпускалъ на него эпиграммы. Я надѣюсь, что онъ не проститъ Ридли и всегда будетъ ненавидѣть его, потому что Джарманъ будетъ ненавидѣть его, пока онъ будетъ имѣть успѣхъ, и проклинать его, пока свѣтъ будетъ уважать его. Тутъ собралось шестнадцать, восемнадцать, двадцать человѣкъ. Надо открыть окна, а то они задохнутся отъ дыма. Онъ такъ наполнилъ весь домъ, что Сестрица должна была открыть окно въ нижнемъ этажѣ, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ.

Филиппъ высунулъ свою голову и сигару изъ окна и задумался о своихъ собственныхъ дѣлахъ, между тѣмъ какъ дымъ его поднимается къ небу. Молодой мистеръ Филиппъ Фирминъ считается богатымъ, а отецъ его даётъ очень хорошіе обѣды въ Старой Паррской улицѣ, поэтому Джарманъ и подходитъ къ Филю: ему тоже захотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ. Онъ начинаетъ разговоръ бранью картины Ридли, лежащей на мольбертѣ.

— Всѣ хвалятъ эту картину; что вы думаете о ней, мистеръ Фирминъ? Очень странно нарисованы эти глаза — не правда ли?

— Не-уже-ли? заворчалъ Филь.

— Очень яркій колоритъ.

— О!.. говоритъ Филь.

— Композиція такъ явно украдена у Рафаэля.

— Не-уже-ли?

— Извините. Мнѣ кажется вы не знаете кто я, продолжаетъ Джарманъ, глупо улыбаясь.

— Знаю, отвѣчаетъ Филь, устремивъ на него сверкающіе глаза. — Вы живописецъ, а зовутъ васъ господинъ Завистникъ.

— Сэръ!.. вскрикиваетъ живописецъ.

Но онъ обращается къ фалдамъ фрака Филя, такъ-какъ верхняя половина тѣла мистера Фирмина высунута изъ окна. Вы можете говоритъ о человѣкѣ за его спиной, но вы не можете говорить съ нимъ, поэтому мистеръ Джарманъ удаляется и обращается къ кому-то другому въ этомъ обществѣ. Вѣрно онъ ругаетъ дерзкаго заносчиваго выскочку, докторскаго сына.