С наступлением ночи две лошади нагнали поезд, шедший из Дрё в Париж. Девушка везла раненого, который прижимался к ее спине. Другой всадник, ехавший чуть позади, низко склонился к голове своей лошади. Через некоторое время поезд, выпустив облако пара, остановился на перроне. Пассажиры выглядывали из окон. Контролер видел, как три человека вошли в вагон. Совсем молодые, все в дорожной пыли. Один из них выглядел очень больным.

Согласно заготовленной легенде, он упал с моста в реку во время прогулки по холмам. Его лошадь погибла, но благодаря ей он не разбился насмерть, а отделался переломом обеих ног. Он и его сестра были настолько подавлены, что все время молчали. Третий, более разговорчивый, рассказал все за них: им надо в Париж, там пострадавшего поместят в больницу Отель-Дьё. Поезд тронулся.

Этель, Пол и Ванго еще долго видели в окно лошадей, скачущих вдоль пути.

Трое пассажиров переглядывались, словно не веря, что все они живы и едут вместе. Кроме них в купе никого не было. Пол даже не чувствовал боли — так велика была его радость оттого, что он спасся. Наступила ночь. Он так и заснул, полулежа на скамье.

У излучины реки лошади отстали.

Этель и Ванго не спали. Сидя в темноте и покачиваясь в такт поезду, они дышали в одном ритме. Иногда в окне мелькали огни какого-нибудь деревенского дома, и по их лицам пробегали тени.

Они не замечали ничего вокруг. Их тела соприкасались, его волосы смешались с ее волосами. На крутых поворотах их одновременно бросало к окну. Когда поезд ускорял ход, рельсы издавали скрежет, похожий на вскрик. А потом был только бег деревьев за окном и благодатная ночная тьма.

32

В полночь

За столом сидели тринадцать человек. Но, будучи суеверными, они предпочитали думать, что их пятнадцать — вместе с Ниной Бьенвеню и ее аккомпаниатором. Впрочем, атмосфера была праздничной и не располагала к мнительности. Гости веселились вовсю. Их хохот разносился по кварталу Тампль. Вход в ресторан охраняли солдаты.

С приближением ночи, а вместе с ней и комендантского часа, улицы совсем опустели. Второй этаж «Счастливой звезды» был единственным местом, где праздник мог продолжаться заполночь.

Весь остальной город повиновался стрелкам на часах. С одиннадцати часов вечера было запрещено выходить на улицу. В некоторых театрах зрители могли заказать номера в близлежащих отелях, чтобы не нарушать комендантский час. Однако были и такие смельчаки, чаще всего молодые, которые нарочно развлекались допоздна. Они брали с собой запасную сорочку, зная, что закончат праздник в полицейском участке — самом дешевом и опасном отеле столицы. Ведь если кого-то из оккупантов убивали, то немцы в отместку нередко расстреливали ночных задержанных.

Но пока часы в «Счастливой звезде» пробили только десять. Нина Бьенвеню пела. Аккомпаниатор не поднимал головы от рояля. Остальные пожирали Нину глазами.

Тринадцатый гость был добавлен в список несколько часов назад. Этот француз лет пятидесяти, очень элегантно одетый, носивший галстук в горошек, был врачом Макса Грюнда. Создавалось впечатление, что он приходится близким другом большинству гостей. Он поднимал бокал, но не пил. Привычный к светской жизни в оккупированном Париже, он знал наизусть все песни Нины. Она даже закончила свое выступление у него на коленях.

Однако самая главная часть праздненства разворачивалась на тарелках. Хозяин, Казимир Фермини, с начала вечера даже не улыбнулся, но когда подали суп, не смог устоять и поднялся наверх, чтобы посмотреть на реакцию гостей. С первой же ложкой голоса затихли. Грюнд знаком остановил пианиста. Был слышен только звон фарфора и восхищенные вздохи.