Когда комиссар уехал, появилась надежда, что в замке станет немного спокойнее.

Но Мэри заперлась в своей комнате, прихватив зонтик, который забыл комиссар. Ее рыдания были слышны даже на чердаке. Герцогиня д’Альбрак пела, стараясь их заглушить. Этель колотила в дверь Мэри. Она боялась, что горничная заколется этим зонтом, как Дидона — мечом отвергнувшего ее возлюбленного.

Два дня спустя, утром, Мэри вышла из комнаты. Она принесла герцогине чай с молоком, намазала маслом тосты.

Занавес упал. Волнения в замке улеглись, но в душе Этель нарастала тревога.

18

Кровь и честь

Хуго Эккенер решил срезать путь и пошел через зоологический сад. Это было время младенцев, нянь и стариков, которые грелись на солнце в окружении цветущих нарциссов. Вся остальная Германия работала. Было одиннадцать часов утра.

Командир Эккенер остановился, чтобы посмотреть на сборку вольера. Он внимательно наблюдал, как решетки соединяют вместе. Ему всегда было интересно, что происходит вокруг. Сварка старой клетки, полет воробья, полог, закрывающий колыбель, — его могло вдохновить все что угодно. Огромный дирижабль «Гинденбург» летал всего лишь год, а в голове Хуго Эккенера уже появились новые проекты.

В это утро его взгляд незаметно скользнул с металлического кружева вольера на молодого человека в фуражке, который чего-то ждал неподалеку, засунув руки в карманы. Эккенер уже видел его вчера на другом конце города. Власти частенько вели за ним слежку, но обычно ее не поручали желторотым мальчишкам. Эккенер направился к кирпичному павильону. Молодой человек последовал за ним. Командир всерьез разозлился. Ему назначили встречу в близлежащем кафе, и у него не было ни малейшего желания привести туда за собой эту пиявку.

Он вошел в павильон рептилий. Здесь пахло протухшим мясом. На дорожках никого не было. Меланхоличный удав, свернувшись кольцами, спал за стеклянной перегородкой. Хуго Эккенер торопливо пересек помещение, выбрался через пожарный выход между двумя вивариями с ящерицами и бесшумно прикрыл за собой дверь. Из-за кошмара, в котором пребывала его страна, он, уже почти семидесятилетний старик, все еще играл с властями в кошки-мышки. Диктатура держит людей в форме. Он все больше склонялся к этой мысли.

Отдышавшись, он приметил трех мамочек с колясками. Вот кто ему нужен! И Эккенер пристроился к ним. Ускользнув таким образом от слежки, он стал заглядывать в коляски, изображать «дедушку», расточать улыбки дамам и, наконец, показал фокус, демонстрируя, как на монете в две рейхсмарки под орлом то исчезает, то появляется свастика.

— Хоп!

Одна из женщин, подумав, спросила, не он ли тот самый господин с дирижаблем.

— Я?

Он долго отнекивался, уверял, что его часто об этом спрашивают, что знаменитый командир дирижаблей гораздо старше и волос у него на голове гораздо меньше. Нет, если говорить начистоту, он торговый агент, занимается сигарами. И Эккенер достал одну из кармана.

— Вы на него так похожи!

— Пожалуй, немного. Но у него нос потолще, вам не кажется?

Командир проводил этот мирный караван, пахнущий миндальным молоком, до живой изгороди, обогнул ее, помахал мамочкам и закурил. Когда он подходил к чугунным воротам, «хвоста» уже не было.

Эккенер пересек улицу и вошел в почти пустое кафе.

Один-единственный посетитель сидел за столиком и читал газету. Это был его товарищ Эскироль, парижский врач.

Хуго Эккенер смотрел на него и вспоминал, как однажды зимним вечером они впервые встретились в кафе на улице Паради; еще там был Зефиро и Жозеф-Жак Пюппе, боксер-парикмахер с Берега Слоновой Кости. Война подходила к концу, и появилась надежда, что теперь все будет иначе. Но они ошибались. Наоборот, с тех пор каждая их встреча означала, что миру по-прежнему угрожает опасность.