Тем временем Маргарита в Брюсселе беспокойно и взволнованно наблюдала за этими тревожными признаками. Считая высшее дворянство своей единственной плотиной на пути наступающей приливной волны недовольства, она созвала капитул ордена Золотого руна и написала Вильгельму, умоляя его приехать в Брюссель и помочь ей. После этого она направила отчет Филиппу. Это был самый откровенный отчет из всех, которые она осмелилась ему послать: Маргарита прямо написала королю, что, если он не собирается применить силу, он должен отказаться от своей религиозной политики. Словно для того, чтобы усилить ее страх, когда она писала письмо, вошел один из ее советников и сообщил, что около пятисот дворян с сопровождающими собираются в Брюсселе, явно для того, чтобы подать ей петицию. Конфедераты решили действовать – с поддержкой первых людей страны или без нее.

Вильгельм уехал в Бреду, в дом, который был еще более безрадостным, чем обычно, из-за смерти их с Анной единственного сына – ребенка, прожившего всего восемнадцать месяцев. Там он получил письмо-призыв от Маргариты и коротко ответил, что не может сейчас покинуть свою больную жену. В это же время он готовил письмо ко всем лютеранским правителям Германии, предупреждая их, что в Нидерландах наступает тяжелейший кризис, и настойчиво напоминая, что их долг – оказать нидерландцам моральную поддержку, если король продолжит свою безрассудную политику. Он едва закончил это письмо, когда второе, более настойчивое письмо от Маргариты заставило его бросить все и поспешить в Брюссель.

И там 27 марта 1566 года Маргарита обратилась к рыцарям Золотого руна с просьбой открыто высказать их мнения согласно старинной привилегии их ордена. Возможно, она надеялась, что слушатели, видя ее несчастной и покинутой, будут растроганы и поведут себя галантно. Но орден Золотого руна изменился за время, прошедшее с куртуазной эпохи, когда он был основан, и озабоченные государственные деятели Нидерландов не видели перед собой случая проявить рыцарские добродетели. Да и Маргарита, по правде говоря, неудачно играла роль прекрасной девы в беде, ради которой каждый рыцарь мгновенно вынет свой меч из ножен. Неприличные слезы, которые текли по ее морщинистым щекам, вызвали только всеобщее смущение и что-то вроде угрожающего презрения.

Вильгельм, который по крайней мере оставался вежливым, заявил в своей длинной речи, что королю лучше всего отменить законы – Плакатен против ереси и обуздать инквизицию. Относительно подготовленной конфедератами петиции он сказал, что в ней нет ничего, что можно считать изменой правительству. Наоборот, ее авторы старались доказать свою искренность тем, что не скрыли ничего из своих чувств. Маргарита устроила ему перекрестный допрос, во время которого Вильгельм становился все менее разговорчивым и все более скрытным, утверждая, что король в конечном счете хочет лишить его головы и потому он не может высказаться ясней, что его слова обратят против него. Регентша переключилась с него на Хоогстратена, а тот с бескомпромиссной прямотой молодого и доверчивого человека сказал ей так: что бы он ни знал о «Компромиссе» дворян-конфедератов, его ничем нельзя вынудить рассказать это. Затем наступила очередь Хорна. Он громко пожаловался, что король ведет себя неблагодарно со своими лучшими слугами, а потом стал перечислять услуги, которые в прошлом оказал королевской власти, так что через двадцать минут его слушателей одолела дремота. Вряд ли Маргарита могла не понять по результатам этой встречи, что король утратил расположение тех самых дворян, которые были надежной опорой для трех поколений правителей Нидерландов. А когда в итоге рыцари вместо того, чтобы вежливо проводить ее до двери, встали и один за другим вышли из комнаты, оставив регентшу в одиночестве и унижении, она поняла, что они и к ней относятся так же, как к королю.

Через два дня Маргарита созвала Государственный совет. Окруженная подозрением и недоверием, совершенно не веря ни в мнения, ни в способности советников Берлеймона и Виглиуса – сторонников Филиппа, она теперь отдалась на милость принца Оранского и верила, что его помощь – единственная для нее возможность не дать народу восстать раньше, чем король приедет сам или пришлет армию.