Изменить размер шрифта - +
У него на икру аллергия. И на омаров тоже… аллергия. А у меня похоже, что на жизнь. Знаете, чего я хочу, Софья?

— Чего?

— Запереться где-нибудь и писать. Всю жизнь хотел. Раскрыть толстую тетрадь, наточить карандаш и писать, писать, писать. И чтобы рядом никого. Купить домик где-нибудь в глуши, посадить картошку, завести козу и собаку… Вы бы так хотели? Софья?…

— У меня была коза. В деревне у бабушки.

— Да? — оживился он. — И как ее доить? Вы умеете?

Я пожала плечами:

— Это не сложно.

— А где живет ваша бабушка?

— Она умерла.

Эти слова вернули на его лицо маску из страданий. Он скуксился, готовый заплакать, и я таки провела ладонью по шелковистым черным волосам.

— Спасибо, Софья, — булькнув горлом, сказал Джеймс Бонд из бывших. — Спасибо.

Та-а-ак. Еще минута и разрыдаемся оба. Я отдернула руку и полезла в сумку за баночкой с картошкой.

Запах, вырвавшийся из-под пластиковой крышки, — жареного лука, тушенки и лаврового листа, — вызвал у нас обоих приступ тошноты.

— Уберите! — взмолился Кирилл и уткнулся носом в душистое кашне. — Уберите сейчас же. Не то меня вырвет.

Ох, и беда с этими неженками!

Да и с впечатлительными Софьями тоже не соскучишься. Поставил бы Тушкоев в палатку нормальный телевизор, ничего бы подобного не случилось. Сидела бы себе Софья у экрана, не отрываясь от дела, торговала пивом и даже ухом в чужие тайны не вела.

А теперь? Теперь на пустой таре сидит перепачканный английский джентльмен, одним видом способный выжать слезу из камня, и имеет аллергию на жизнь.

И скажите мне на милость, что с ним делать?! Одно дело любоваться красивым мужиком через бинокль или со ста метров, другое дело выступать в роли наперсницы через сорок минут после знакомства. Так быстро я даже в электричках не успевала передружиться.

Что же делать? Намекнуть на дверь? Или предложить свое общество как печальный финал беспечной жизни мальчика из хорошей семьи? Эх, горе луковое. Лучше бы я выбрала в идеалы более брутальный персонаж. Генрих Восьмой — чем не греза? Мощный, как паровоз, богатый, как Крез, наглый, как танк и такой же непробиваемый. Такой бы жену бить не стал. Пересчитал бы сопернику зубы, ребра и пальцы, жену в угол на всю ночь, а сам в теплую постельку баиньки. Утром на трезвую голову спокойно помог собрать жене чемоданы.

А этот… греза моя. Жену и то случайно прибил.

Разозлившись, я схватила с прилавка зажигалку, взяла из россыпи сигарету и выскочила на улицу — на холод, Софьюшка, на холод. Я боялась стать благородной и терпеливой и ввязаться в историю. А у меня через полгода защита диплома и новая жизнь.

Минут пять я мерзла и курила. Из палатки не доносилось ни звука. Печальная тишина окутала субмарину «ООО „Альянс“», темень, прореженная фонарями пугала, и мне почему-то показалось, что за переборкой субмарины остался товарищ-матрос. Без надежды, глубоководного костюма с запасом воздуха, преданный и покинутый экипажем. Ему плохо, он погибает и помощи не ждет. Картинка выписалась темным маслом, лицо подводника белело из темноты иконописным ликом первого христианина.

До завтрашнего утра оставлю товарища-матроса у себя, решила я и вошла в палатку. Вздохнула, посмотрела на гостя и поймала себя на мысли — лукавишь, Софья.

Жалость и, определенно, надежда на роман перемешались в соотношении пятьдесят четыре к сорока шести. Ни одна нормальная российская деваха не выкинет ночью на мороз такого красавца. Если кто-нибудь, где-нибудь встретит на своем пути стойкую женщину выгнавшую пинком за дверь вылитого Джеймса Бонда, позвоните, пожалуйста, где бы ни была, приду взглянуть на такую особу.

Быстрый переход