Я рассеянно улыбнулась, пообещала вскоре спуститься, но, кажется, выглядела не лучшим образом. Настя не стала меня поторапливать и с восторгом поведала мне о стороже. Выяснилось, что он всё это время сидел в одной из хозяйственных пристроек, а теперь высунулся встретить Йозаса, и лицо у него было жуткое, суровое – у сторожа, конечно, не у Йозаса. Сам Йозас вполне себе душка, а вот предки сторожа наверняка были теми контрабандистами, которые прятались в башне, потому что с таким лицом только в контрабандисты и возьмут.

Настя вдруг замолчала. Подняв глаза, я увидела, что её нет. Даже не заметила, как она ушла… Подумала, что они с Гаммером справятся и без меня. Сняла со стены фотографию Гнезда. Добрела до скамьи. Села, положила фотографию на колени и постаралась выровнять дыхание. Когда же Настя и Гаммер привели в мансарду Йозаса, поняла, что через минутку-другую обо всём узнаю и никаких догадок не потребуется.

Йозас оказался приятным старичком с аккуратно зачёсанными седыми волосами и пучками морщин на лбу и висках. Он был одет в светло-коричневый твидовый костюм с бежевым галстуком и белым платочком в нагрудном кармане. Поприветствовал меня как добрую знакомую и, помедлив на пороге мансарды, разулся – продемонстрировал длинные ярко-розовые носки под короткими брючинами. Поправил очки в золотистой оправе и уверенно зашагал ко мне.

Сдвинув подушки, Йозас сел на краешек деревянной скамьи в метре от меня и вновь посетовал, что неотложные заботы не позволили ему встретить нас в комнате с холодильником, хотя изначально встречать там победителей должен был лично Смирнов.

– Упокой Господь его душу, – вздохнул Йозас.

Я почувствовала, что улыбнулась в ответ. Не выбралась из отрешения, но слушать тоненький голосок Йозаса, будто одолженный у внука или даже внучки, без улыбки не могла.

Настя забралась на скамью и села на подушки за моей спиной. Гаммер сел на ковёр возле моих ног. Мы втроём посмотрели на Йозаса, и он рассказал нам, что долгие годы работал юристом Смирнова – помогал ему вести личные дела, при этом не имел отношения к его бизнесу, за который отвечали другие юристы, – а теперь стал душеприказчиком и к нынешнему дню уладил все вопросы, кроме последнего, связанного с головоломкой.

Я наконец вспомнила, что впервые встретила имя Йозаса в «Дженник Полски», на страницах которой он обратился к охотникам за сокровищами с заверением, что смерть Смирнова не повлияет на объявленную им охоту, а решение головоломки, как и было обещано, появится в газете через два года, если кто-нибудь не решит её раньше, однако сейчас меня это ничуть не взволновало. Йозас заговорил о каких-то документах, и я честно попробовала уловить, что в них такого важного, а потом не удержалась. Вырвалась из оцепенения. Подняла с колен фотографию в тяжёлой деревянной рамке и, перебив Йозаса, спросила:

– Как это возможно?

Гаммер повернулся к фотографии. Настя, чтобы взглянуть на неё, завалилась набок. Они видели открытку, вывешенную в торговом зале «Ратсхофа», знали, что папа привёз её из Кырджали, расположенного в полусотне километров от Маджарова, однако не запомнили изображённого на ней полуразрушенного особняка. Обычный родопский дом. Отданный запустению, позабытый людьми и населённый ласточками. И конечно, Настя с Гаммером, стоя возле ворот с табличкой «Влизането забранено!», не сообразили, что на папиной карточке изображено именно Гнездо стервятника. Я и сама не сообразила. Слишком уж оно, отреставрированное, переменилось. На карточке возле Гнезда не было ни фонтана, ни ухоженных апельсиновых деревьев, ни яблонь, ни розовых кустов. Двор не покрывали каменные плиты, а холмы сзади возвышались по-осеннему сиротливые и поэтому лысоватые.