Роза снова придвинула мое лицо к своему, прижав нежные пальчики к моей щеке.

— Не верьте ревнивым завистникам, amadisimo сеньор Кристофер Ла Крус. Революция и любовные ласки сочетаются, как рис с фасолью, как мясо с перченым соусом. Только радости любви позволяют переносить утомительные собрания, бесконечные обсуждения планов, непреходящую опасность разоблачения… Это сущая правда, Кристобаль, queridisimo!

И она нахально возобновила поцелуи и объятия, а я столь же нахально блаженствовал. Мы почти не слышали грустных причитаний священника:

— О дщерь моя, бедная моя дщерь: накрасив губы, пританцовывая на своих высоких каблуках, устремляется она прямехонько в ад!

Пропустили мы мимо ушей и невозмутимое замечание Эль Торо:

— Я, честно говоря, не понимаю одного, Роза: какую эротическую стимуляцию ты находишь в живом скелете? Вот мужчина из плоти и крови, крепкий мужчина, muy hombre…

Но тут нас заставил оторваться друг от друга визгливый вопль:

— Хватит! Из-за вас я очумею! Во имя свободы! Я могу сотрудничать с металлической конструкцией, в которой скверное подобие человека болтается точно паяц на ниточках, но чтобы меня заставляли смотреть, как упругая плоть льнет к свалившемуся с неба белому дерьму…

Естественно, это кричал буддист. С его губ свисали нити слюны.

— Заткнись, Гучу, — прикрикнула Роза. — Чужак с мозгою набекрень, черный чокнутый!

— Самосожгусь, предупреждаю!

— Джентльмены, джентльмены! — загремел я самым глубоким моим басом и качнул аналой, твердо упершись в него растопыренными пальцами. — И моя милая-милая Роза! — добавил я потише. — Могущественные, мудрые вельможи! (Им это подходит куда больше, чем белым техасцам, подумал я). Властители мои! Я злополучный повод для этих ссор, а мне не представился случай высказать собственную точку зрения. Меня глубоко трогают муки непривилегированного Техаса. Я сочувствую целям Согбенного Подполья. Но я буквально и фигурально уроженец космоса и на вашей планете не провел еще и полусуток. Как циркумлунец из Мешка я обязан поддерживать замирение, на которое опирается отмена Интердикта. Долг по отношению к моему родному миру запрещает мне становиться на чью-либо сторону в ваших внутренних распрях и требует, чтобы я придерживался строжайшего нейтралитета во всех делах. — Тут я, однако, незаметно придвинул руку к туфельке Розы и ласково накрыл ее ладонью, дабы заверить мою милую, что мой "строжайший нейтралитет" отнюдь не касается наших нежных, а теперь и жарких отношений.

— К тому же, — продолжал я, — в Далласе я оказался совершенно случайно. Космолет должен был высадить меня в Амарильо-Кучильо, где мне необходимо заняться неотложным делом, от исхода которого зависит дальнейшая безопасность… нет, жизнь, значительной части обитателей моего мира, и думать я в первую очередь обязан о них. Как я ни сочувствую вашей революции, как ни польщен честью, которую вы мне оказываете, приглашая принять в ней участие, с величайшим сожалением я вынужден отказаться.

— Но amiguisimo, — возразила Роза с детским удивлением и обидой, на общий женский манер маскируя таким образом полнейшую фальшь, — раз ты согласился прийти на наше свидание, значит, ты согласился на все остальное. Я так тебе верила…

— Притворяется мужчиной, а ведет себя не по-мужски, — пренебрежительно перебил Эль Торо, адресуясь, по-моему, не ко мне, а к Розе. — Становится все яснее, что полному отсутствию мышц… да и cojones сопутствует и полное отсутствие мужества в сердце.

— Фальшивое сердце, а не только фальшивая плоть.